обычно тотчас принимались потрошить пакет, нетерпеливо выгребая оттуда неизменную баночку красной икры (140 г, Дальрыба), полкило безымянного сыра, полпалки сырокопченой колбасы, коробочку сливочной помадки. Это на сладкое. Чтобы у Короленок мозги работали как часы. Слопают помадку — и за «Войну и мир».

Соня подошла к заветному прилавку. Здесь ее должны были ждать, она звонила утром, униженно частя: «Тамар Семеновна, а нельзя нам в этот раз заказ получить пораньше? У нас нештатная ситуация, синим пламенем горим, к Сереже французы приезжают!»

— Приходите, — разрешила Тамара, царица Тамара, хочу — казню, хочу — помилую, хозяйка жизни. У нее в нагрудном кармане белоснежного, до стальной крепости накрахмаленного халатика ключи от продуктового рая, от гастрономического Эдема. И все советские писатели, совесть нации, «не могу молчать» — у Тамары в розовой, пухлой, сладко пахнущей лавандовым мылом горсти.

У прилавка Соню ждала Тамарина шавка, продавщица Зинок.

— Здравствуй, Зиночка. — Соня быстро обшарила взглядом прилавок: где бумажный пакет с икрой и помадкой?

— Пошлите со мной! — Зинок поманила ее за собой, впуская удивленную Соню в святая святых, за прилавок, открывая дверь в подсобку.

Соня послушно направилась следом. Надо же! Тамара снизошла до аудиенции. Что бы это могло означать?

Тамара ждала ее в своей светелке, уютной, чистенькой, в красном углу — портрет Ю. В. Андропова в дорогой рамке с золотой прожилкой. Портрет царица повесила над столом тотчас, как только начались елисеевские чистки, как только вороватого директора главного магазина подвели под лубянский монастырь… Надо полагать, в конце всякого трудового дня Тамара хлопалась на колени перед бестрепетным ликом Ю Be, осеняла себя троекратным крестным знамением, билась крепким лбом о половицы, заклиная генсека: «Пощади!»

— Жарко, — молвила Тамара в ответ на Сонино взволнованное приветствие. — Семь потов сошло. Че эт? Книжка?

И она брезгливо, двумя пальцами взяла из Сониных рук Сережину ахинею про минское подполье, сто восемьдесят страниц в обложке цвета солдатской кирзы с неизменным уркаганом — голова обвязана, кровь на рукаве.

— Это вам от мужа, — пролепетала Соня, ненавидя себя за интонации просительницы, за пришибленный взгляд. — Это его книга. Последняя. Там автограф.

— Это че? Про партизан? — Тамара небрежно бросила книжку на стол. — Я про партизан не читаю. Я сама тут как партизан, нам ОБХСС знаете какие засады устраивает? Разве угадаешь, на какой мине подорвешься? Ничего, Тома всегда выйдет из окружения.

Соня вымученно улыбнулась. Надо это перетерпеть.

— Так че у тебя? Французы? — Тамара сняла телефонную трубку, вставила крепкий перламутровый ноготь в отверстие диска.

— Французы. Как снег на голову. Синим пламенем горим, — кивнула Соня.

— Так снег или пламя? — хохотнула царица Тамара, энергично накручивая диск. — Они уж разок спалили Москву-то, французы! В восемьсот двенадцатом! Было дело?

— Было, — подобострастно подтвердила Соня.

— Все, хватит спичками играть. Больше мы им не позволим. Валентина! — крикнула Тамара в трубку. — Салями есть у нас? Салями надо? — спросила она у Сони.

Салями! И Соня поспешно закивала, лихорадочно прикидывая, сколько может стоить это сокровище, эта пища богов.

— Балычку тащи! — кричала Тамара в трубку. — Балычка возьмете? — спрашивала она у Сони, прикрывая трубку ладонью. — Чаю надо? Индийского, со слоном.

— А можно? — дурея от восторга, шептала Соня, привыкшая распечатывать стандартные пачки без названия, под номером двадцать один, и выгребать потом из груды бурой трухи, пахнущей не чайным листом, а картоном и пылью, узкие острые опилки. Голова шла кругом: еще бы, перед Соней с тяжким скрежетом приоткрылись врата Эдема.

— А кофе надо?

— И кофе… Нет, мне денег не хватит.

— В зернах? Растворимый?

— И тот, и другой, и третий, — в каком-то почти хмельном чаду кивала Соня, лихорадочно пересчитывая в кошельке десятирублевки.

— Какой третий-то, вы че? — захохотала царица, швыряя трубку на рычаг.

Все закрутилось винтом, какие-то люди входили и выходили из Тамариной светелки, что-то приносили, ловко, не проронив ни звука, выгружали из коробок и пакетов овальные, ласково поблескивающие банки с импортной консервированной ветчиной, красно-канареечно-изумрудные ротфронтовские коробки со снегирем — заспиртованную вишню в шоколаде… А это индийский кофе в золотисто-коричневых широких банках… Это финский сыр «Виола» с соломенной дурой-блондинкой, щекастой, курносой…

— Денег не хватит, — бормотала Соня. О эта сладкая пытка! Взять — отказаться — уступить — взять! — У меня денег не хватит…

— А я в долг, — посмеивалась царица Тамара, зорко следя за тем, как все эти россыпи, золотые, шоколадно-копчено-коньячные, исчезали под слоями плотной оберточной бумаги. Молчаливые люди заворачивали банки и коробки в восемь слоев, туго-натуго. — Я в долг. Потом отдадите, берите!

Все плыло у Сони перед глазами. Нельзя так пытать советского человека! После спинки минтая эдакое-то роскошество. Какая изощренная пытка. Все равно что ты ползешь по пустыне, погибая от жары и жажды, облизывая потрескавшиеся губы, а тут тебе разом вливают в глотку литр холодной воды. Можно и захлебнуться.

— Спасибо, — почти прохрипела Соня, глядя на два гигантских, до краев набитых жратвой пакета, стоявших перед ней на столе.

Безмолвные люди исчезли, прикрыв за собой дверь светелки.

— Я ваша должница. — Соня попыталась поднять оба пакета. Ох, как же она их поволочет-то? Ничего, дотащит. — Должница вечная.

Тамара улыбнулась ей царственно, лукаво поджав узкие губы. Соня выжидательно смотрела на хозяйку продуктового рая. Понятно же — Соню неспроста облагодетельствовали. Что-то ей нужно, этой лисице. Что? Дочку пристроить в ГИТИС? Контрамарку на первые осенние премьеры? И Соня выбила из себя, выдавила через силу это неизбежное:

— Как мне вас отблагодарить?

— Да ну вас! — отмахнулась Тамара.

И Соня поняла. Соня ее уже отблагодарила. Тамара насладилась сполна. Зачем Тамаре контрамарки? Зачем ей фальшивые актерские страсти? Вот он, подлинный театр, «Человеческая комедия», Тамара здесь и режиссер, и зритель. Приходит затравленный проситель, только что в миллионный раз отобедавший спинкой минтая. А Тамара ему балык, икру, «Виолу». Хошь? Хошь? Хошь?! А это? Это? Это?..

И проситель сходит с ума.

Какое-никакое, а развлечение в Тамарин рабочий полдень.

— Спасибо, Тамара. — Соня подняла-таки свои пакеты. — Что бы мы без вас делали! Без королевы дефицита…

— Ой, да разве ж это дефицит? — Вот теперь Тамара была настоящей. Сползли царицына спесь и довольство с Тамариного нестарого еще, бестолково, не в меру нарумяненного лица. — Это все достать можно. При желании. Дефицит у нас с вами один.

— Это какой же? — без особого интереса спросила Соня.

— Мужик, — убежденно ответила Хозяйка Продуктовой Горы. — Настоящий. Мужик нынче пошел… — И она вздохнула, придвигая к себе Сережину книжку с партизаном-уркаганом в кровавых бинтах. — Пересортица. Брак Все с просроченным сроком годности. Что, не так? Не права?..

…Минут через сорок Соня уже ковыляла через