ему понадобились биографическая информация. Может, это имеет прямую связь с убийством? – Что вы хотите знать?

– Каков был его характер?

– Ну-у-у… – я задумался, вспоминания эпизоды прошлого, когда проводил время с Романом. Это оказалось не так уж легко: обучение в академии и настоящий момент разделял временной промежуток в девять лет. За такое время образы успели потерять чёткость, почти растворившись в гигантском океане пройденной жизни, где каждая капля – такой же запомнившийся когда-то повседневный фрагмент. – Очень своенравный… раскрепощенный, – говорил я медленно, чётко проговаривая каждую букву. – Иными словами, не зависимый общественными принципами, – я заметил задумчивый взгляд Зубцина и поспешил разъяснить вышесказанное. – Понимаете, он был таким, каким сам считал нужным, хотя влияние обстоятельств иногда воспринимал вполне серьёзно.

– То есть – подстраивался под обстановку? – перефразировал моё не совсем внятное описание Зубцин.

Я кивнул.

– А как он вёл себя в компании других людей?

– Людей… – я тщетно попытался вспомнить подобные случаи. – Вполне адекватно. Он не мог похвастаться наличием друзей. Характер не тот. Ему нравилось находиться в одиночестве, наедине со своими мыслями и желаниями.

– Значится, Роман Иванович не разделял любви к общению, – вновь патологоанатом подытожил мои слова. – Но ведь иногда встречи с окружающими людьми избегать не удавалось.

– Разумеется, – согласился я. – С однокурсниками, преподавателями, издателями… Но эти встречи происходили гладко и спокойно, без единых изъянов, если вы подразумеваете его поведение.

– Он никогда не вступал в конфликты?

С каждым новым заданным патологоанатомом вопросом, возрастал мой интерес. Не оставалось сомнений, что вопросы связаны с умершим другом прямой нитью. Похоже, расспросами о характере Романа, Зубцин пытается подобраться ближе к сути известным ему знаниям. Знает ли он об убийстве, или лишь предполагает?

– Нет, – смело ответил я. – Конфликт касался его только в развязках сюжета и проходил между книжными героями. В жизни же предпочитал обходиться спокойными разговорами направленными вглубь возникшей проблемы.

– Понятно, – патологоанатом вздохнул, посмотрев на чёрный квадрат телевизионного экрана. – Проще говоря: конфликтов у товарища не возникало.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я, став медленно терять терпение. Может меня нарочно отдаляют от истины?

– Тут не так всё просто…

– Это связано со смертью Романа? – моё сердце забилось быстрее.

– Да, – твёрдо ответил Зубцин и после посмотрел на меня. – Мне не хочется даже думать об этом, но другие варианты попросту отсутствуют после нашего разговора.

– О чём вы? – я сильнее сжал гладкие подлокотники кресла.

– Что вы знаете о жене Романа Ивановича? – последовал очередной вопрос вместо ответа. – О Виктории. Её нынешняя фамилия, если не ошибаюсь – Дагуневская…

– Мало что, – правдиво признался я. – Познакомившись с ней, Роман почти сразу уехал на Урал.

– Это плохо… – Зубцин опёрся локтем правой руки об ногу, положив подбородок на ладонь, задумавшись.

– Григорий Анатольевич, – не выдержал я более минут ожидания, – хватить уже вилять от темы.

– Я вовсе не виляю, – уставши пробубнил тот. – Наоборот – пытаюсь найти причины…

– Какие ещё причины? – спросил я, уже догадываясь, каким будет ответ.

Зубцин повернулся ко мне и медленно произнёс:

– Причины для убийства…

Ну, теперь никаких сомнений не оставалось, и я вопреки всем подсознательным сопротивлениям понимал это, ибо сам патологоанатом, имевший полноправный доступ к телу, пришёл к столь странно звучащему выводу. До последнего отказывался я верить, всячески отгонял невообразимую мысль, убеждал себя противопоставленными доводами, видя в то же время сквозь прозрачные отговорки ясный образ своего легкомыслия. Сейчас же недостающие элементы встали на свои места, и появившуюся картину произошедшего узрел мой взор.

– Да, убийство, – снова повторил Зубцин, кивая в такт сказанному, затем взглянул на меня, пытаясь определить мои ощущения.

Я же решил промолчать, опустив взгляд на серый шерстяной ковёр.

– Для вас кажется невероятным, верно?

– Как раз таки наоборот, – ответил я, подробно вспомнив вчерашний телефонный разговор. Не могу сказать, что рад этому. – Как его убили?

– Отравили, – сказал Зубцин так, словно ему приходилось говорить такое по нескольку раз в день.

Именно чего-то подобного я и ожидал: яд убивает тихо и незаметно, не оставляя после себя никаких видимых следов. В ту ночь их-то мы и не видели.

– Я приступил к вскрытию почти сразу же, как только Романа доставили в морг, – продолжал он. – В первую очередь осмотрел тело на наличие физических повреждений: синяков, ран и тому прочее. И знаете что? Кожа постепенно стала приобретать серый оттенок, что отчетливо виднелось на кончиках пальцев. Но мы не обратили на это особого внимания, ибо трупные пятна – обычный признак наступления смерти. Больше меня заинтересовали покрасневшие глаза. «Ничего, – говорю другим, – перед нами писатель – много умственной работы, мало физического отдыха». После этого санитары провели вскрытие тела и его осмотр, не давший точных результатов. Ткани органов также приобрели серость за счёт долгого отсутствия поступления кислорода – кислородного голодания. В желудке ничего подозрительного нет. Тогда я решил взять анализ крови из вены и провести лабораторную экспертизу, – тут патологоанатом умолк, не сводя с меня глаз.

– Ну? – поторопил я его, чувствуя давление напряжённой атмосферы. Чуть слабее я ощущал страх пред грядущим осознанием.

– Здесь самое интересное: в крови мы обнаружили содержание цианистого калия – самого смертельного неорганического яда. Вам что-нибудь известно о нём?

– Он похож на крупинки соли – бесцветные кристаллики, – произнёс я единственное известное мне.

– Точно. По сути, он и является солью – солью синильной кислоты. Очень опасная вещь: хорошо растворим в жидкости, за что и стал любимцем у многих преступных деятелей, желавших избавиться от неугодных или вставших на их пути, – Зубцин прокашлялся в кулак и сильнее надвинул очки на переносицу. – Тогда-то я и понял, что наш товарищ отравлен. Понимаете, этот яд не даёт возможности клеткам тканей получать из крови кислород, что в медицине имеет название гипоксии.

Вдруг я задумался: почему об отравлении известно только Зубцину, если во вскрытии принимали участие ещё и санитары? Намеренно ли он скрыл полученные результаты, или тот самый барьер передался им тоже. Я поспешил задать возникший вопрос своему собеседнику, на что и получил ответ:

– Видите ли, лаборатория находится вне морга, недалеко от него. Вам ведь уже известно о моей привычке оставлять любые сведения поступающих трупов недоступными для других персон. Из-за этого я решил ничего не говорить находящимся там врачам, сославшись на не точность полученных данные и необходимость более подробного осмотра внутренностей, – тут я заметил, как его руки задрожали. – Я покинул пятую КГБУЗ с твёрдым намерением поделиться любопытной информацией с коллегами. Но… – неожиданно голос Зубцина сорвался, а кожа побледнела, будто вспомнив об ужасном событии из того дня, – меня ожидал