Однажды мне довелось присутствовать на процессе Муромского. Он тогда взялся защищать деревню сибирских старожилов от посягательства на их земли одного переселенца из Вятской губернии. Шансов выиграть дело, прямо скажем, не было никаких. В ту пору переселенцы составляли своего рода касту неприкасаемых. Правительство их поддерживало всем, чем могло. И если кто-нибудь из вновь прибывших присматривал себе земли коренных сибиряков, то ему не составляло большого труда на законном основании отобрать их. Суды, беспрекословно следуя царской воле – оказывать переселенцам всевозможную поддержку, даже не вникая в суть конфликтов, принимали сторону гостей из Европейской России. А сибирские мужики, ругая произвол чиновников и продажных судей, уходили дальше в тайгу, корчевали, осушали и осваивали новые таежные деляны.

До пришествия новых гостей из Европы.

И вот Пётр Васильевич решил положить конец этой порочной практике. Взявшись защищать старожилов, он попросил суд отложить рассмотрение дела на три недели и неожиданно исчез из города. В назначенный же час явился на судебное заседание, уставший, но весьма довольный.

Судья с желтым и нездоровым лицом хотел поскорее покончить с этим делом, и так оно сильно затянулось, но, с другой стороны, ему самому очень уж любопытно было узнать, где пропадал присяжный поверенный столько времени. Потому он сразу дал слово защите, ведь противоположная сторона давно уже высказала свои претензии.

Пётр Васильевич встал, обвел взглядом присутствующих в зале и тихим голосом начал свою речь:

– В народе давно говорят, что подавляющую часть переселенцев составляют далеко не лучшие люди, которых по приговорам сельских обществ «за порочное поведение» этапируют к нам, как когда-то ссылали каторжников.

Муромский демонстративно откашлялся и продолжил:

– И вот я решил проверить, правда ли это. Не поленился и съездил на родину нашего уважаемого истца, господина Прохорова, который предстает перед судом в роли рачительного хозяина. И вот что мне удалось выяснить, уважаемые судьи.

Адвокат выдержал многозначительную паузу, а затем раскрыл свою папку.

– Перед вами приговор сельского схода Михайловского общества И жевско-Нагорной волости Сарапульского уезда Вятской губернии от 4 января 1899 года: «Мы, нижеподписавшиеся старшие домохозяева в числе 68 человек, бывшие сего числа на сельском сходе в присутствии сельского старосты, от которого выслушали предложение о том, что однообщественник наш сельский обыватель Александр Васильев Прохоров ничем не занимается, кроме краж и праздношатательства, вследствие чего решили принять противу этого меры. Не надеясь на его исправление, мы, бывшие на сходе, единогласно постановили: сельского обывателя нашего общества Александра Васильева Прохорова, 28 лет, отдать в распоряжение правительства, приняв на себя издержки по его удалению, для чего надлежащую сумму внести в уездное казначейство».

В зале наступила тишина. Только сонные осенние мухи лениво жужжали на окнах.

– И для этого горе-крестьянина вы собираетесь забрать землю, уже десятилетия кормящую большое семейство ваших же граждан? Боюсь, что у истца даже в мыслях нет желания обрабатывать эту пашню. Получив на нее права, он тут же продаст ее или передаст кому-нибудь в аренду и сбежит с деньгами из Сибири. Нужны нам такие хозяева?

Ответом было дружное «нет». По-моему, даже сам судья присоединился к этому разноголосому хору.

Сам истец и его поверенный тихо удалились с заседания, а коллеги бросились поздравлять Петра Васильевича с победой, даже не дождавшись судебного вердикта. Мне так и не удалось протиснуться сквозь толпу, чтобы пожать руку этому блестящему адвокату.

Однако вскоре сама судьба свела нас.

С начала октября мы не учились. После очередной сходки студентов, где в присутствии посторонней публики произносились весьма резкие речи о современном государственном устройстве России, университет закрыли совсем. На митинг железнодорожников о присоединении к всероссийской забастовке я не успел. Управление Сибирской железной дороги быстро окружили казаки и никого туда не пускали.

– Куда прешь, жидовская морда! – цыкнул на меня здоровенный казачина с красным испитым лицом, когда я попытался протиснуться между его лошадью и стеной дома.

Свистнула нагайка, и мою спину обожгла резкая боль. Рука машинально дернулась во внутренний карман шинели, где лежал купленный третьего дня в оружейном магазине купца Толкачёва револьвер. Но вдруг сзади меня дернули за полу шинели. Это был студент Нордвик. Он оттащил меня от оцепления.

– Погодите, Пётр. Еще не время. Успеете настреляться.

Назавтра получилась такая же канитель. Только собрались устроить общенародный митинг в технологическом институте, как его тут же заперли и окружили войсками.

– Театр при Бесплатной библиотеке пустой. Бежим быстрее туда.

Весть быстро распространилась по толпе, и она хлынула по Садовой вниз. Солдаты из патрулей, важно дефилирующие по тротуарам, недоумевали: куда студенты так несутся? По дороге к нам присоединялись гимназисты и гимназистки. Оказалось, и эти дети не остались в стороне от революции и тоже забастовали.

У меня на ботинке развязался шнурок, я остановился на обочине, чтобы его завязать, и невольно стал свидетелем одного разговора.

Паренек в гимназической форме отчитывал плачущую девчушку лет двенадцати.

– Ну куда ты за мной увязалась, дуреха? Сказано же было, что на митинг пойдут только ученики старших классов.

– Я тоже за республику! – всхлипывая, ответила девочка.

– А сестры где?

– Их сторож отвел домой.

– А ты почему с ними не пошла?

– Я убежала.

– Вот теперь иди сама домой. А со мной нельзя.

– Ну почему, Гриша?

– А вдруг по нам стрелять начнут? Что я родителям скажу, если с тобой что-нибудь случится?

Юная особа отвела взгляд и ненароком посмотрела в мою сторону. И я буквально оцепенел, пораженный красотой ее зеленых глаз. От нее не укрылось мое смущение, она тоже залилась румянцем и, быстро отвернувшись, безапелляционно заявила Григорию:

– Гимназисты бастуют. В коммерческом и реальном училищах – тоже. Приказчики и рабочие мастерских вышли на улицы. И я дома сидеть не буду!

Я невольно улыбнулся и уже собрался вмешаться в их разговор, чтобы помочь гимназисту урезонить юную бунтарку, но тут меня окликнул кто-то из товарищей, и я присоединился к толпе, несущейся вниз по улице.

Народу в Бесплатной библиотеке набилось около двух тысяч человек. Яблоку негде было упасть. Даже в проходах между рядами стояли люди. Гимназиста Григория придавили к стенке. Я поискал взором его зеленоглазую спутницу и обнаружил ее сидящей рядом со сценой в третьем ряду.

В 11 часов дня начали выступать ораторы. Говорили о Государственной думе, о революции, о главном ее двигателе – пролетариате, о классах, о республике, о положении женщин в современной России.