Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот день, когда я вытащил первую успешную партию булочек из духовки, я получил поцелуй в обе щеки в европейском стиле от Синьора Фалвио.
— Ты помнишь, что я говорить? Теперь ты понимать, как я прав? Ты думать… о, да…
— Да, я помню, Синьор Фалвио. Вы говорили, что научите меня, и сделали это.
Затеплившись смешной деланной ревностью, Мастер Эгберт тоже поцеловал меня — в губы — и хорошенько сдавил мою промежность своей ладонью.
— Знать чего, — прошептал в мое ухо Синьор Фалвио, когда Мастер, покачиваясь, ушел, — если бы el Maestro[46]не был бы el Maestro vero[47]я бы сказать, что он типа finocchio.[48]Понимать, о чем я? Приглядывай за своей bei culo, amico mio.[49]Следить за своей задница.
Увы, было немного поздновато для такого наивного напутствия, как это.
В кровати тем же вечером, прервав маленькую песенку после полового акта, которую он напевал сам себе, я спросил Мастера Эгберта:
— Вы меня любите?
Он немного нарочито поправил небольшую черную шапочку, которую иногда одевал, и которая теперь покоилась на его голове подобно короне.
— Конечно же, нет, — ответил он, от неожиданности даже перестав дышать на мгновение. — Почему я должен любить тебя, мой обожаемый мальчик? Это просто и исключительно вопрос похоти. Я страстно желаю интимной связи со всяким, кто имеет отличное тело, которого нет у меня; то есть — твой притягательный взгляд Диониса, твои бесконечно цветущие влажные вишневые губы, безупречная кожа, манящая мускулистость, твой спелый юный член. Я хочу тебя всего, но я не люблю тебя.
— Отлично.
— Что?
— Теперь мне гораздо легче попросить, — сказал я.
— Попросить о чем?
— Об услуге.
— Ох! О какой именно услуге?
— Я хочу пойти дальше, перейти к соусам.
— Ты так быстро устал от венских плетенок с инжиром и цикорием?
— Не совсем, Мастер. Я просто хочу пойти дальше.
— Синьор Фалвио был прав, — сказал он, и я заметил легкую дрожь в его голосе.
— Синьор Фалвио?
— Он самый. Он говорил мне, что тебе не достает терпения.
— Он всегда так говорит, — возразил я, — это ничего не значит.
— Возможно, и не значит. Посмотрим.
— Значит, вы согласны?
Мастер Эгберт издал тяжелый вздох, и огромная необъятность его объемов задрожала, словно покрытая трещинами земля после небольшого землетрясения.
— Разве я сказал, что согласен? — проворчал он.
Я спустился вниз между его ног.
— А что если я сделаю это? — сказал я.
— Ах — о нет, не останавливайся…
Я взял его руку и положил между своих ног, и тотчас папино бледное, по-родственному выглядящее лицо возникло непрошеным гостем перед моим мысленным взором.
— Или это? — сказал я, нагнувшись вперед, чтобы поцеловать изящное мягкое место.
— Ох, ох, ох! Я тебе когда-нибудь говорил, что страдал от сужения крайней плоти, когда был молодым?
— Я не уверен, что вы когда-нибудь вообще были молодым, — сказал я. — Мне кажется, вы сразу родились таким, какой вы сейчас: жирный, волосатый кит средних лет, полный всякой болтовни.
— Ах ты, голубоглазый ублюдок.
— А если я сделаю вот что?
Я усердно сосал.
— Да, да, пожалуйста! Ох, изумительно! Да, я поставлю тебя на соусы… Ох…
И на следующий день он сделал это.
Теперь я должен раскрыть кое-что важное о себе самом: я был физически привлекателен для других. О, это не так очевидно, чтобы казаться ужасно значимым, но вы должны помнить, что я до сих пор не рассматривал себя в этом свете; я был слишком занят своими мечтами о профессиональном продвижении, чересчур заботился о великой и необычайной одержимости всей своей жизни, чтобы оставалось время и энергия для остальных видов самопознания. Даже мои постоянные встречи и сексуальные игры с Мастером Эгбертом никогда не приводили меня к размышлению о какой-нибудь возможности, о воплощении которой могли бы мечтать другие люди. Короче, у меня не было причин для того, чтобы встать голым перед зеркалом и осознать (используя описание самого Мастера Эгберта), что мой «притягательный взгляд, как у Диониса, бесконечно цветущие влажные вишневые губы, безупречная кожа, манящая мускулистость, спелый юный член» создают восхитительный соблазн. Jeunesse dore[50]Здесь нечему удивляться, в самом деле — физически отвратительный, каким он был, Мастер полагаю, был счастлив взять все, что мог. Тем не менее, с тех пор, как меня перевели с хлеба на соусы — явный результат привлекательности, которая совершенно превышала ограниченные возможности Мастера Эгберта, чтобы удовлетворить его плотские потребности, — широкий простор для деятельности открылся для меня, и я решительно собирался воспользоваться любым преимуществом этого блистательного обещания.
Однажды поздно вечером я встал обнаженным перед зеркалом и увидел, каким на самом деле был красивым; конечно же, я должен был поблагодарить за это свою очаровательную мать. Клевета, которую мой отец нагромоздил над ее святой памятью, исчезла в моем сознании, когда я начал осознавать возможности, недавно открывшиеся для меня, и боль, которая до сих пор появляется каждый раз вместе с воспоминаниями о ее прелестном лице и ласковом голосе, неожиданно стала пеоном[51]торжествующей признательности. Даже после своей смерти она продолжала даровать свою благосклонность. Если покровительство, за которое я мог быть благодарен, чтобы двигаться вперед и укреплять мой профессионализм, должно получаться в обмен на сексуальность, то так тому и быть. Эта перспектива, в любом случае, не казалась мне совсем уж неприятной. Возможно, наконец, я найду себя, воспользовавшись даже этим одним наставлением своего отца: никогда не забывать о том, что у меня есть яйца; хорошо, у меня, несомненно, есть довольно соблазнительные яйца, и я намереваюсь найти им хорошее применение.
Отель Фуллера был величайшим заведением в Траубридже. Тем из вас, кто может, вероятно, представить, что Траубридж — не такой уж большой город, позвольте рассказать о том, что в 1897-м году Граф Бриджфордский дал роскошный обед в Банкетном Зале Принца Уэльского (ныне танцевальный зал) для двух сотен титулованных или печально известных чем-то другим персон, во время которого мисс Мод Эллин танцевала на графском столе, одетая в готтентотский костюм. Не связано происхождение отеля Фуллера и с тоской по прошлому великолепию, поскольку и через несколько лет после моего ухода Общество Выдающихся Британцев поддерживало его Основные Ежегодные Встречи (с последующим ужином с шампанским) в Павлиньих Костюмах, и хотя на самом деле Мод Эллин не танцевала на столе одетой в костюм готтентота, Сэр Освальд Фуке провозгласил одну из великолепнейших и самых проникновенных критических оценок разновидности философии защитников потребителей, которая позже стала известна как «тэтчеризм»; могут оставаться небольшие сомнения в том, что отель был успешным во многом благодаря отлично выбранному Bollinger Special Cuvee[52]и обслуживанию Жоржа-Клода Марэ, нашего Maitre d’Hotel.[53]