Стелла дала мне понять, что надо различать одно от другого и что она, при всей симпатии и полном согласии с нашим прошлым, не собирается отказываться от своего учительского авторитета на своей территории. «Об оценках мы здесь говорить не станем». Это было сказано в такой категоричной форме, что я оставил все попытки переубедить ее, и я не решился обхватить ее за бедра и притянуть к себе на колени.

Ты не захотела, чтобы я вышел из комнаты, когда зазвонил телефон, ты смотрела на меня, пока говорила, повеселев, даже с облегчением, это был долгожданный звонок. Друзья Стеллы, давно обещавшие ей взять с собой в море, еще раз подтвердили свое намерение; насколько я понял, они не могли назвать точный день прибытия, ветер дул не в ту сторону. На мое предложение отправиться вместе к подводным каменным полям, она ответила отказом. «Позже, — сказала она, — после моего возвращения». Когда мы прощались, она сказала, что это был все-таки очень неожиданный визит, давая мне этим понять, чтобы в дальнейшем я избавил ее от подобных сюрпризов. В палисаднике я обернулся, они оба махали мне вслед рукой, старый бортрадист тоже.

Один, один в классе сидел я перед открытой партой и рассматривал фото Стеллы, я собрался рассказать ей то, чего она про меня еще не знала, в том числе про тот несчастный случай на волнорезе, который случился, когда я сидел под водой, контролируя укладку камней, и когда огромный валун надо мной вырвался из лап грейфера и придавил бы меня, если бы ударная волна не отбросила меня в сторону.

Очень тихо, я даже не услышал как, открылась дверь, и Хайнер Томсен произнес: «Вот ты где», и быстрым шагом подошел ко мне. Он искал меня по поручению Блока, директор хотел поговорить со мной, сейчас, безотлагательно. «Ты не знаешь, что ему от меня надо?» — «Понятия не имею». — «Где он?» — «Там, где всегда». Я закрыл парту, медленно спустился по лестнице к кабинету Блока внизу. Он не поднялся мне навстречу из-за своего директорского стола, сделав знак, он потребовал подойти ближе. Так, как он рассматривал меня — этот пронзительный, вопрошающий взгляд, — ясно дало мне понять, что он ждет от меня чего-то особенного. Я почувствовал унизительным для себя стоять так долго в полном молчании. Его тонкие губы двигались, казалось, он пробует что-то на вкус, наконец он произнес: «Очевидно, вы решили закончить нашу траурную церемонию на свой лад». — «Я?» — «Вы забрали фото фрау Петерсен». — «Кто вам это сказал?» — «Это многие видели. Они наблюдали, как вы взяли фото и спрятали его под свой свитер и унесли с собой». — «Это ошибка». — «Нет, Кристиан, это не ошибка, и я прошу вас объяснить мне, зачем вы это сделали, ведь фрау Петерсен была вашей учительницей английского». Я был готов сознаться, что взял фото Стеллы, но, стоя перед его столом, мне не приходил на ум ни один аргумент, который я мог бы привести как объяснение своего поступка. Помолчав, я сказал: «Хорошо, я признаю, что взял фото, я не хотел, чтобы оно исчезло, хотел сохранить его как память о своей учительнице, мы все в классе очень любили ее». — «Но вы, Кристиан, вы хотели забрать фото лично для себя, так ведь?» — «Фото должно висеть в нашем классе», — сказал я. Он выслушал это с насмешливой улыбкой, а потом повторил: «В классе, значит… А почему ему не остаться в актовом зале, в той мемориальной полке, где стоят портреты многих бывших членов нашей коллегии, почему не там?» — «Это я могу сделать, — сказал я, — могу сделать прямо сейчас». Теперь Блок смотрел на меня очень серьезно, и мне даже показалось, что он знал больше, чем я предполагал, хотя не мог себе представить, насколько точны его сведения или в чем он меня все-таки подозревает. Ничто не доставляет больше неудобств, чем подвергаться непредвиденному подозрению. Чтобы закончить этот разговор, я предложил ему немедленно сделать то, что он хочет: «Если вы согласны, господин директор, я сейчас же приведу все в порядок, фото окажется там, как вы того хотите». Он кивнул и с этим отпустил меня. Я был уже у двери, когда он снова позвал меня и, глядя поверх меня, сказал: «То, о чем мы умалчиваем, Кристиан, всегда имеет более далеко идущие последствия, чем то, что мы говорим. Вы понимаете, что я имею в виду?» — «Я понял», — сказал я и заторопился поместить фото Стеллы на то место, которое пожелал директор.

Я снова нес твое фото, Стелла, под свитером, по дороге в актовый зал я не отвечал на вопросы, избегал встреч. На мемориальной полке были свободные места, шесть фотографий бывших учителей стояли там, всё без исключения старые мужские лица, только один из них, казалось, обладал чувством юмора, он был в морской форме и держал перед собой два скрещенных сигнальных флажка, говорят, он преподавал биологию задолго до моего поступления в гимназию. Я поставил фото Стеллы между ним и чьим-то угловатым лицом, мне не пришло в голову проверять, кем были ее новые соседи. Ты получила свое законное место, и для начала мне этого было достаточно.

При взгляде на тебя ко мне вернулось то, чего мне недоставало, в чем я так нуждался, — неожиданное счастье прикосновения, радость, жаждущая повторения. В тот момент я был уверен, что твое фото было нужно мне, мне одному. Этот яркий свет на берегу, этот ослепительный свет в то воскресенье, когда я ждал Стеллу в «жучке»-фольксвагене, который одолжил мне Клаус Бультйохан, автомобиль своего отца. Его отец уехал по делам телевидения в командировку в Скандинавию, он снимал там научно-популярный фильм о лапландцах, у которых было редкостное право кочевников переходить русскую границу. После моего визита к ней домой я даже не пытался договориться со Стеллой о встрече; я знал, что при такой устойчивой летней погоде она ходит на пляж одна, чтобы почитать там или позагорать, и потому решил ждать ее вдали от ее дома. В машине я слушал Бенни Гудмена. Я медленно ехал за ней, на ней было ее пестрое пляжное платье, синее с желтым, на плече висела пляжная сумка. Она шла быстро и уверенно; не доехав до ларька, где продавали копченую рыбу и журналы, я резко затормозил перед ней, увидел ее недовольное лицо, но заметил, как это выражение сменилось удивлением от неожиданного сюрприза. «Ах, Кристиан», только и сказала она, я открыл дверцу, и, немного поколебавшись, она села в машину.

Не посмотрев, она плюхнулась на мой фотоаппарат, который я положил на сиденье рядом с собой: «Силы небесные, что это такое?» — «Я его выиграл, — сказал я, — на одном конкурсе, заняв пятое место». — «И куда мы поедем?» — спросила она, а я ответил: «Где есть что посмотреть».

Внизу, на той площадке, где лежали собранные в море сигнальные знаки и ждали, когда их покрасят заново, очистив предварительно от ржавчины, мы остановились. Как жизнерадостно отреагировала ты на мое предложение сделать здесь несколько снимков: сидя верхом на буйке, уцепившись за него руками, ты весело подыгрывала мне, казалось, ласково обнимала этот ржавый буй; и только когда я попросил тебя изобразить фигурку на радиаторе, ты отмахнулась. Ты уже сидела на радиаторе — точно так же, как это делают девушки в автосалоне, специально отобранные для этого, — и тут ветер задрал твое пляжное платьице, и стали видны твои голубые купальные трусики; ты быстро отмахнулась и сказала: «Только не это, Кристиан, не стоит заходить так далеко», а потом ты спросила, где я собираюсь проявлять пленку; я пообещал ей, что сделаю это сам.

Один разок Стелла сфотографировала в то воскресенье и меня, мы сидели в рыбном ресторанчике недалеко от казино, почти все места на освещаемой солнцем террасе были заняты. Стелла долго изучала меню, меня забавляло, что она никак не может сделать выбор: едва захлопнув меню в кожаном переплете, она снова хватала его, читала еще раз, трясла головой и выбирала что-то другое. От нее не ускользнуло, что меня развлекают ее колебания, ее выбор и моментальный отказ от него, но прежде чем она выбрала окончательно, она сказала: «Иногда я люблю нерешительность, возможность выбрать что-то другое». Мы заказали морскую камбалу, жаренную на сале, и к ней картофельный салат.