Сципион подготовил почву и посеял семена своей африканской кампании. Время пожинать плоды, однако, еще не настало. Вначале он должен был закончить покорение Испании и наказать те племена, которые предали Рим в час кризиса на полуострове после смерти старших Сципионов. Их наследник был слишком ловким дипломатом, чтобы обнаружить силу своей руки тогда, когда чаши весов еще колебались в равновесии, – но теперь, когда мощь Карфагена была, наконец, сломлена, для будущей безопасности римской власти было принципиально важно, чтобы такое предательство не обошлось без возмездия. Двумя главными очагами измены были Илитургис и Кастулон, города неподалеку от поля битвы при Бекуле, в верхнем течении Бетиса. Послав треть своих сил под командой Марция против Кастулона, Сципион с остальным войском двинулся на Илитургис.

Нечистая совесть – бдительный часовой, и Сципион обнаружил по прибытии, что Илитургис принял все меры к обороне, не ожидая объявления враждебных действий. Он приготовился к штурму, разделив войско на две части, отдав одну под команду Лелия, с тем чтобы «атаковать город в двух местах одновременно, так подняв тревогу в двух кварталах сразу» (Ливии). Здесь снова интересно отметить, как последовательно Сципион выполняет сходящийся удар – его войско разделено на самостоятельно маневрирующие отряды, чтобы поразить внезапностью вражескую оборону, но оба отряда стремятся к единой цели. Как сильно его понимание этого принципа, сущностной формулы боевой тактики, контрастирует с редкостью его применения в древних войнах – да и в современных, ибо как часто планы командиров разбиваются либо о Сциллу несогласованных целей, либо о Харибду ложной или «сковывающей» атаки, предназначенной для отвлечения внимания и резервов врага от главного удара!

Составив план, Сципион – понимая, что солдаты, естественно, выкажут меньше рвения в борьбе против простых бунтовщиков, – постарался стимулировать их решимость, играя на их чувствах к преданным товарищам. Он напомнил, что спасительная месть должна заставить их драться еще яростнее, чем они дрались с карфагенянами. «Ибо с последними битва шла за власть и славу, почти без озлобления, в то время как теперь они должны наказать вероломство и жестокость». Такой вызов был необходим, ибо воины Илитургиса, сражаясь с мужеством отчаяния, с надеждой лишь продать свои жизни возможно дороже, отбивали приступ за приступом. По причинам, которые Сципион, очевидно, предвидел, его победоносная армия «показала недостаток решимости, не слишком для нее почетный». При этом кризисе Сципион, как Наполеон на мосту при Лоди, не колеблясь поставил на кон собственную жизнь. «Считая своим долгом лично вступить в дело и разделить опасность, он упрекнул своих солдат в трусости и приказал снова принести штурмовые лестницы, угрожая сам подняться на стену, ибо остальные колебались». «Он уже приблизился к стенам, подвергаясь немалой опасности, когда солдаты со всех сторон подняли крик, встревоженные опасностью, которой подвергался их вождь, и штурмовые лестницы были подняты в нескольких местах сразу». Этот свежий импульс, совпавший с натиском солдат Лелия, повернул ход битвы, и стены были захвачены. В возникшем замешательстве цитадель также пала перед атакой с той стороны, где она считалась неприступной.

Предательство Илитургиса было затем отомщено самым суровым образом, чтобы послужить предметным уроком возмездия. Жители были преданы мечу, и сам город сровняли с землей. Здесь, очевидно, Сципион не делал попыток сдерживать ярость солдат – хотя, как он показал на другой день после Замы, он умел проявить несравненное милосердие по отношению к открытому врагу. Во всех своих действиях он явно предвидел будущее, и, даже дозволяя уничтожение Илитургиса, он имел в виду определенную цель. Ибо новости об Илитургисе так потрясли защитников Кастулона – крепости еще более внушительной благодаря тому, что гарнизон был усилен остатками карфагенских войск, что испанский командующий, бросив своих союзников, втайне капитулировал. Так как моральная цель разгрома Илитургиса была достигнута, Кастулон отделался гораздо легче.

Затем, послав Марция очистить несколько оставшихся гнезд сопротивления, Сципион вернулся в Новый Карфаген, чтобы воздать жертвы богам и устроить гладиаторские игры в память своего отца и дяди. Игры заслуживают упоминания, ибо благодаря случаю – либо, что более вероятно, вкусам Сципиона – игры отличались по характеру от обычных. Вместо рабов или пленников, осужденных сражаться «на римском празднике», все бойцы были добровольцами и сражались без платы. То были либо избранные представители племен, либо солдаты, желавшие показать свое мужество в честь своего полководца или из желания славы. Не все они были низкого происхождения – участвовало и несколько выдающихся мужей, так что игры в Новом Карфагене могут считаться рождением средневекового турнира. Некоторые также решали на арене личные споры, предвосхищая еще более поздний обычай – дуэль.

Вскоре после этого из Гадеса в Новый Карфаген явились дезертиры, предлагая предать в руки Сципиона этот последний оплот власти карфагенян в Испании, где Магон собирал корабли, воинские части, бежавшие из отдаленных гарнизонов, и союзников с африканского берега за проливом. Сципион не упустил возможности и сразу же отправил Марция «с легкими когортами» и Лелия «с восемью кораблями, чтобы они могли действовать согласно с моря и с суши». От Нового Карфагена до Гадеса полных четыреста миль. Отправка одних легких войск для маневра такой дальности – а это само по себе веха в развитии военного дела – предполагает, что Сципион учитывал не только фактор времени, но также преимущества высокомобильного ударного отряда в ситуациях, где быстрота была решающим фактором в использовании предоставившейся возможности.

Вероятно также, что он намеревался следовать за Марцием с легионами, но все его планы были расстроены тяжелой болезнью, уложившей его в постель. Преувеличенные сплетнями, слухи о его смерти вскоре распространились по стране, вызвав такие потрясения, что «и союзники перестали соблюдать верность, и армия – свой долг».

Андобал и Мандоний, недовольные тем, что после изгнания карфагенян римляне не ушли и не оставили им отвоеванное, подняли знамя восстания и начали грабить земли племен, оставшихся верными союзу с римлянами. Как часто бывает в истории, исчезновение угнетателя вызвало у угнетенных острую неприязнь к их защитникам. Андобал и Мандоний были предшественниками американских колонистов и современных египтян. Нет бремени столь болезненного, как бремя благодарности.

Но угрожающее положение стало еще острее ввиду мятежа римских войск, стоявших лагерем близ реки Сукрон (совр. Хукар), на полпути по коммуникационной линии между Новым Карфагеном и Тарраконом. Войска, охраняющие линию коммуникаций, всегда наименее надежны и наиболее склонны к недовольству и мятежу – это трюизм. Безделье, отсутствие добычи усугублялись невыплатой жалованья, которое сильно запоздало. Начав с простого неисполнения приказов и пренебрежения воинским долгом, солдаты вскоре перешли к открытому мятежу и, выгнав трибунов из лагеря, поставили командирами двух рядовых солдат, Альбия и Атрия, главных зачинщиков бунта.

Мятежники рассчитывали, что в обстановке общего замешательства, вызванного смертью Сципиона, они смогут грабить и вымогать дань по собственному желанию и что это останется по большей части незамеченным. Но когда слух о смерти Сципиона был опровергнут, брожение если не угасло, то значительно понизилось. В таком подавленном состоянии духа мятежники встретили семерых трибунов, посланных к ним Сципионом. Эти последние – очевидно следуя инструкциям – подошли к делу мягко, расспрашивая солдат об их жалобах, вместо того чтобы укорять их, и говоря с отдельными группами, вместо того чтобы обратиться к общему собранию, где дух толпы заглушает голос разума.