Вторым был внук бывшего авторитета Васи Виноградова.

Как парню удалось пробиться в ряды правоохранителей, для всех оставалось загадкой. Может, потому, что Вася не сидел ни разу. Или сейчас считают, что внук за деда не ответчик. Но сам Вася! Он-то как позволил внуку заняться «мусорской» работой? Это же не по понятиям.

Виталик как-то, помнится, посвятил этим размышлениям целый вечер, греясь у костра на развалинах, и счел, что это какой-то тонкий тактический ход именно Васи, а не внука. Деду просто очень надо было, чтобы в органах имелись свои люди. Он внука туда и пропихнул…

Виталик, прибившись к толпе, сразу занял выгодную позицию. Он встал между внуками авторитетных людей и суетливо принялся им помогать с обыском. Больше мешал, конечно. Его гнали, на него ругались, но он четко держался возле парней, решив, что лучших телохранителей на данный час ему не найти.

Он все правильно рассудил, потому что спустя минут сорок его взгляд уловил пистолетное дуло. Он не видел лица человека, метившегося в их сторону. В кого конкретно целились, мог только догадываться, но понял, что в него. Он не видел руки, державшей пистолет, только черное дуло, сквозь которое вот-вот должна была пройти пуля. По его душу!

Он упал за спину Виноградова за секунду до выстрела, и пуля, предназначавшаяся ему, пробила парню грудь. В полном хаосе после выстрела он на четвереньках отполз подальше, спрятался за чужими коленями, а потом, когда менты принялись шерстить народ, осторожно покинул рынок.

И что теперь?

Теперь за ним придут либо те, либо другие.

Шансов выжить у Виталика не было. А жить ему вдруг захотелось. Как никогда! И дело было даже не в наследстве, которое могло свалиться на него как снег на голову и сделать обеспеченным человеком. А в том, что умирать именно так – от пули или ножа – он не хотел.

Лучше замерзнуть на развалинах или сдохнуть на больничной койке от какой-нибудь болезни. Это был бы его выбор и выбор Бога. Но подыхать загнанной тварью, в страхе и унижении перед теми, кто вдруг решил, что ему хватит небо коптить, он не желал категорически.

Хлебная корка закончилась. Голод утолен не был. Виталик осторожно выглянул из-за угла. У подъезда, к которому он держал путь, никого не было, и он искренне надеялся, что так и будет. Его тут никто не ждал. И не мог ждать. Если его пасут, то только возле того дома, где у него была квартира. Или возле жилья Лидочкиной родни, ныне почившей в полном составе.

Здесь – у дома бывшего следователя по особо тяжким преступлениям – его вряд ли станут пасти.

Плотно прижавшись спиной к бетонной шероховатой стене, Виталик медленно двинулся к подъезду. Новенькая металлическая дверь, снабженная домофоном, его не пугала. Он был в курсе, как открываются такие замки. Вскрывал и не такие. Он имел точные сведения, на каком этаже живет Корнеев с внуком, и знал, что предложит им в обмен на собственную безопасность.

Эти сведения дорогого стоили, и дед с внуком совершенно точно захотят об этом узнать. Виталик был в этом уверен. Но за просто так он болтать языком не станет. И если не подойдет под программу защиты свидетелей, то пускай хотя бы помогут ему сбежать. Он и на это согласен. Продаст к чертовой матери все, что можно продать, и сбежит.

Над его головой сильно загромыхало. Он вжался в стену, ощущая холод бетона даже сквозь теплую куртку, провонявшую дымом от костра, но ничего не случилось. Просто кто-то открыл балконную дверь или, наоборот, закрыл, и снова стало тихо.

Виталик продвинулся еще на пару метров и замер, пытаясь в темноте за деревьями рассмотреть то, что там точно двигалось. Это могло быть что угодно: от метавшейся на ветру заснеженной ветки до старого полотенца, забытого на веревке. Это мог быть кто угодно: человек, собака, тень. Но почему так заныло в сердце?

Он трясся всем телом, мелко, как осиновый лист. Он так же сейчас трепетал каждым нервом.

Со стороны угла дома раздались голоса: мужской и женский. Парочка о чем-то оживленно разговаривала или спорила. Плевать. Не важно. Главное – это люди. Лишние глаза. При свидетелях никто не осмелится на него напасть, и он успеет нырнуть в спасательную тишину подъезда. Поднимется на третий этаж и…

Он не успел. Как только протянул палец к кодовому замку, намереваясь набрать ту самую комбинацию цифр, которая отперла бы дверь, из тени вышел человек.

– Здорово, Солдатов.

Виталик обмер, медленно повернул голову. Руки упали вдоль тела. Он не был готов к этой встрече. Надеялся, что спасет его величество счастливый случай или та сладкая парочка, что неожиданно повернула обратно. Их голосов уже почти не было слышно.

Его ничто уже не спасет. Тон человека, вынырнувшего из тени, не обещал никакого чуда. Виталик умрет прямо здесь и сейчас, именно так, как не хотел умирать. Но это случится, и он смирился.

Алла с Александром уже в четвертый раз подходили к углу дома, но разворачивались и снова возвращались на заснеженную липовую аллею. Они бродили по ней уже два с половиной часа и все время разговаривали. Говорила, правда, все больше Алла. Рассказывала ему о Валере Хлопове.

– Я могу быть необъективной, Сашка. Потому что была страшно влюблена в него. Они на нашу школьную дискотеку как-то пришли втроем. Все крутились вокруг Лизы.

– Это та женщина, которая оставила меня в роддоме?

Другими словами ее назвать язык не поворачивался. Он ее заранее презирал и знал, что никогда не станет искать с ней встречи.

– Да. Это та женщина, которая бросила тебя, даже не взглянув, – не стала подыскивать более мягких слова Алла. – Она дрянь. Всегда ею была и, думаю, осталась. Если жива.

– А может быть иначе?

– С ней все может быть… – Алла взяла его под руку и слегка тряхнула. – Ладно… Давай, расскажу, как я в Валерку влюбилась.

– И как же?

– А с первого взгляда! – Алла тихо рассмеялась. – Он стоял такой… Необыкновенный! Прямо передо мной. Волосы кудрявые, белоснежные. Как у тебя, Сашка! Ты очень на него похож. Очень! Глаза голубые. Губы улыбаются, а взгляд строгий такой. И спрашивает меня: а чего это малая на дискотеке для взрослых дяденек и тетенек делает? Хотела ответить, что дискотека-то школьная, и мне, а не им, тут самое место. Но язык словно отсох. А когда он меня за руку взял, я чуть в обморок не упала.

– Вывести хотел?

– Не-а. Поцеловал мне руку, представляешь! Ты, говорит, малышка, береги себя. Вон сколько красоты тебе Бог подарил. – Алла опустила взгляд на свои толстые колени, выглядевшие еще толще из-за плотных зимних штанов. – Видел бы он меня сейчас. Ужаснулся бы.

– Ладно тебе, Алла. Ужасаться нечему, кроме лишнего веса. Лицо у тебя по-прежнему красивое.

Он остановился, отошел на пару шагов, оглядел ее всю – от замшевых ботинок на грубой толстой подошве до вязаной шапки с огромным меховым помпоном – и сказал, как гвоздь в крышку гроба забил: