— Пива не было! — пожал плечами последний.

— А сдача где? — не сдавался Инал.

И тут Буту осенило, что, раз нет пива, должна быть сдача. Он решил соврать, понадеявшись, авось пронесет.

— Так на что денег хватило, то и купил.

Инал посчитал на пальцах. Никак слова Буты не сходились с правдой.

— Ах ты, грязный крысеныш!

Инал размашисто выписал Буте звонкую пощечину и обрушил град ругани. Бута не дернулся, поник головой, виновато принимая оскорбления. В их конфликты Эрик не вмешивался. А вот Алиас терпеть не мог, когда обижают Буту. Односельчанам он помогал в силу возможностей.

— Сколько раз тебя просить, чтобы ты его не трогал!

— Ты из-за него на меня тон повысил?

— Какая необходимость бить его? В моем присутствии! У меня дома!

— А нам чего, крыс жалко?

— Опять двадцать пять! — Алиас стукнул по столу. — Трогаешь его, считай, что трогаешь меня!

— Нет! Это ты считай, что тронул меня, ты не по столу ударил и даже не по лицу! Ты по душе моей ударил, — завопил Инал голосом, отдававшим оттенками обиды вкупе с большой любовью. — В общем, давайте, я пошел. Приятного аппетита желать не буду. Обойдетесь!

Инал демонстративно хлопнул дверью так, что весь подъезд обдало эхом.

Его не было секунд десять. Вернувшись, он бросился в объятия к Алиасу, который так тепло ответил, будто они помирились не после легкой перепалки, а после большого многолетнего конфликта.

В тот день в знак уважения к Алиасу Инал вернул Буте цепочку, отобранную возле дверей ломбарда, и списал карточный долг. Алиас в благодарность подарил Иналу швейцарский нож. Впереди ждал трезвый, но вкусный ужин.

***

В раритетном зеркале с серебряной оправой красовалась девушка. Ее сияющие глаза свидетельствовали о добром утре. Настроение — что хочется петь, без причин демонстрируя всю красоту молодости. Даже маленькие статуи ангелочков, служившие узорами на потолке, благоволили ей своей беспрестанной, заложенной художником улыбкой.

На тумбочке возле кровати лежал прочитанный роман Гюго. Француз, одновременно рисующий одной рукой философию, а другой — любовь, описывал судьбу Парижа, говорил о зодчестве, намекал на упрощение культуры, ведущее к ее краху. И как же все это утомляло юный взор! Сабина перелистывала главы и впивалась в каждую букву, где речь шла о любви. Может ли птица не летать? Может ли рожденный поэтом не слагать рифм? Может ли девичье сердце не замирать, не восторгаться, оставаться равнодушным, глядя на красивое художественное полотно о прекрасном чувстве? «О, проклятый Феб!», «Бедный Квази!», «Фролло! Женщина — не наука! Так зачем вы всякий раз пытаетесь взять её, как колбу», — фразы вырывались одна за другой по ходу чтения. К Эсмеральде она испытала сострадательные чувства, проникнувшись к обманутой чарами красавца цыганке. В то же время радуясь, что есть книги, и что учиться можно на чужих ошибках.

— Сабина! — звала мама из гостиной.

— Разве бывают такие трагедии в жизни? Разве они покидают листы романов? — продолжала рассуждать прочитанное Сабина, ничего не слыша вокруг.

Она распахнула двери шкафа, таившего целую коллекцию нарядов. Под освещение утренних лучей, пытаясь воссоздать образ танцующей с козочкой героини, она коснулась красного платья в белый горошек. Облачившись в желаемую тряпицу, Сабина заплела косы. Закончив с построением образа, бросила на себя критический взгляд.

— Нет. Непохожа!

И пошло, поехало… Одежда, как на кастинге, отправлялась со шкафа на Сабину и, не удовлетворяя ее по причинам, известным только ей, падала на кровать со штампом непригодности.

— Сабина! Сходи на рынок и купи фруктов! Обязательно персиков. Скоро придут тетя Люся и тетя Вера.

— Сейчас, мамочка!

Очередь настала для бального платья. Мечтательно прижав черную тряпицу к груди, девчонка закружилась в вальсе по лакированному паркету. Потанцевав в каждом углу комнаты, она облачилась в то, что минуту назад представляла за своего кавалера. Любования собственной красотой, игривые позирования и ничем необоснованный смех сменились на недовольство — классика женского жанра. На сей раз не вписывались косы.

— Не хочу быть цыганкой! Хочу быть королевой Франции!

Девушка легким движением сняла заколки и затрясла головой. Объемные, пышные волосы качающимися волнами легли в новую прическу. Сабина взяла расческу и с наслаждением заскользила по волосам.

И вот она уже гуляет по Гревской площади, осматривая свои владения, где видит ужасную картину. Девушку отрывают силой от объятий с той, что вслед вопит нечеловеческим криком, полным страдания: «Дочь, моя дочь!». Охрана, исполняя наказ короля, ведет бедную к виселице. Вдали на стене Собора Парижской Богоматери за каждым движением следят двое: продавший дьяволу душу священник и влюбленный до безумия монстр. Тихо, едва слышно, играет музыка по случаю бракосочетания капитана с Флер де Лис. Но что утаиться от самой королевы?

Каждый подданный на площади, каковых собралось не мало, всем своим видом взывает к пощаде. Но никакой возможности оспорить даже в мыслях распоряжение короля, пускай даже ничем необоснованное и откровенно несправедливое. Судья Тристан, всю жизнь гордившийся верной службой королю, отличавшийся жестокостью, и тот дрогнул, впервые в жизни пожалев о выборе профессии. О, если бы только он мог! Кузен, главный палач Парижа, даже он жаждал оказать какое-то одолжение несчастной, прежде чем её повесить. Никто, никто не смел перечить воле короля! А королева? Стоила ли эта не то цыганка, не то похищенная в детстве француженка, уроженка Реймса, хоть какого-то упоминания о его величестве с прискорбным оттенком. Неужели королева не может во имя короля переступить через неприятное и совершенно неважное распоряжение?

Одно слово королевы, и люди в толпе закричат: «Слава королю Франции!». Вечером во всех кабаках наполненные элем стаканы будут ударяться друг о друга во имя его Величества. Каждый житель ощутит на себе милость, посланную свыше. Власть короля будет подчеркнута бесконечным контуром. Он решает, кому умереть, а кому жить! Какая сила может быть сильней?

Будучи достоверными, признаем, несмотря ни на что, королева не могла обойти волю короля! Но кто мог остановить Сабину! Она величественно подняла вначале королевскую руку, а потом и расправила указательный палец, указывая чуть ли не на самого Господа на небе.

— Сабушка, ты еще здесь? Тетя Люся и тетя