И все же на своем веку Ильин успел сделать немало…

Человек слабого здоровья, он отличался сильной волей, мужеством и горячей любовью к жизни, ко всему живому.

Недаром он писал мне накануне операции, всего за несколько дней до своей кончины: „Если бы даже сегодняшний день был моим последним днем, я сказал бы: Я благодарен жизни за то, что она мне дала“».

Самуил Яковлевич незамедлительно ответил на письмо брата, но Илья Яковлевич его прочесть не успел. Вот это письмо:

«Мой милый, дорогой Люсенька,

спасибо тебе за добрые и мудрые строчки. Нужно быть очень богатым и щедрым — душевно — человеком, чтобы из больничной палаты посылать близким людям такие чудесные слова одобрения и утешения.

Крепко тебя целую и благодарю, мой дорогой брат и друг.

Почему-то я все вспоминаю то время, когда ты болел в юности, и те прозрачные и светлые стихи, которые ты тогда писал. Во времена испытаний всегда сказывались твои неисчерпаемые душевные силы.

Люсенька, ко мне домой — вчера или позавчера — звонил Александр Александрович (Фадеев. — М. Г.). Он сказал, что его очень тронуло твое письмо и он пишет тебе. Должно быть, завтра ты получишь его письмо.

Сейчас у меня Лелечка. Мы говорим о тебе и оба шлем тебе наши горячие поцелуи.

Твой С. М.».

Илья Яковлевич Ильин-Маршак похоронен на Новодевичьем кладбище, недалеко от могилы сына и жены Самуила Яковлевича Маршака.

В конце 1950-х годов Самуил Яковлевич написал такие стихи:

Но вернемся к 1896 году — году рождения Ильи Яковлевича Маршака, ибо в этом году Яков Миронович Маршак отправился со своей семьей в очередное путешествие.

Яков Миронович Маршак продолжал «строить воздушные замки» даже в поезде под стук колес. «Толчок, еще толчок, вперед, назад, вбок, — вспоминал Самуил Яковлевич. — Груда жестяных чайников и кружек летит со столика. Мать вскакивает и хватает меня на руки. Ей мерещится крушение. Крушения чуть ли не каждый день случаются на железной дороге в это время — тридцать лет тому назад.

Мать с укором смотрит на отца. Куда везет он ее с ребятами? Дети должны расти на одном месте, как деревья и трава, а он таскает их по всему свету…»

Когда бесконечные эти странствия становились уже невыносимы, Яков Миронович, пытаясь подбодрить семейство, рассказывал чудеса. Фантазия, оптимизм Якова Мироновича Маршака воистину не знали границ. Самуил Яковлевич вспоминал, как он готовил родных к переезду из Северной России на Украину.

«— Арбузы там, — говорит отец, — во какие! Вишни ведрами, антоновка мешками. Двор огромный — бегать будете. Тут роща, река в двух шагах.

— А не сыро ли там? — спрашивает мать, знающая, что отцу нельзя верить, что ему, кочевнику, всякие новые места кажутся раем.

Отец уже побывал там, куда мы едем. Он и с будущими соседями познакомился, и нашу будущую квартиру видел.

— Пока две комнатки будут, чистенькие, уютные, а потом целая квартирка. Хозяин, заводчик, — хороший человек. Семья его пока еще в губернском городе, но скоро тоже переедет и будет жить с нами рядом. Дочка у него Шурочка — красавица и умница. У соседа Мирон Мироныча тоже есть бойкие мальчики, вы с ними играть будете.

Впоследствии мы узнали, что эти бойкие соседские мальчики, дети Мирон Мироныча, — настоящие разбойники. От них нам житья не было».

Принято считать, что путешествия развивают в детях воображение. Пожалуй, это так. Пройдут годы, и уже взрослый Самуил Маршак, вспоминая об одном из многочисленных переездов, напишет стихи:

После длительных странствий семья Маршаков возвращается в пригород Острогожска Майдан.

Моисей и Самуил, не успев еще осмотреться в новом доме, побежали на улицу знакомиться с окрестностями. Едва ли не у порога начинались огороды, за ними — поля. И вот мальчики увидели чудо, обещанное отцом: на земле лежали арбузы и дыни. Самуил попробовал поднять самый большой арбуз, но, увы, это оказалось ему не по силам. Мальчик позвал на помощь маму и удивился, когда узнал, что все эти богатства — чужие: «Да ведь двор-то теперь наш!» На что последовал ответ: «Двор наш, а дыни и арбузы не наши».

Вскоре мальчики, жившие на соседних улицах, пришли знакомиться с новыми поселенцами Майдана. После допросов «с пристрастием» — кто вы? откуда? почему не похожи на местных? — Самуил и Моисей, получившие полагающуюся новичкам порцию оплеух и затрещин, песка и земли за шиворот, долгое время за ворота дома без старших не выходили. Единственным мальчиком, с которым они дружили, был слепой горбун из соседнего двора. «Горбун был степенный, серьезный и очень добрый малый, — вспоминал Самуил Яковлевич. — Буйная и озорная молодежь соседних дворов не принимала его в компанию, да и сам он чуждался своих ровесников и проводил целые дни совсем один.