Мисрад, в который его направил Аркадий, находился в подвальном помещении. Понял он это не сразу, хотя сразу обратил внимание на табличку, где русскими буквами было написано слово «Шмира». На других табличках русских слов не значилось. Возле входа в здание, как обычно, стоял охранник. В ульпане эти вездесущие охранники были предметом шуток и всяческих издевательств. Сейчас Шура очень ему обрадовался. К тому же тот говорил по мобильному на чистом русском языке. Поздоровавшись, он показал бумажку.

– Вниз спускайся, там дверь тяжелая будет слева.

– Спасибо большое. А вы не скажете, что такое «шмира»?

– Шмира… Ну это… Ну, вот тебе как раз туда.

– А, понял.

В коридоре офиса было пусто, и все внутренние двери были закрыты. Шура решил присесть и дождаться, пока кто-нибудь выйдет. Он взял со стола потрепанный журнальчик с цветными иллюстрациями различных таблеток и микстур. Текста тоже было много, и Шура, приглядевшись, радостно узнал несколько буковок «алеф»: это была первая буква ивритского алфавита. Правда, это узнавание смысла написанного не проясняло. Шура подумал, что такими темпами за год можно выучить весь алфавит.

– Это ты, что ли, от Аркаши?

Шура вздрогнул, поднял голову и с изумлением узнал в подошедшем работнике Пашу Приходько. Тот тоже удивился и даже присвистнул:

– Ба, какие люди!

Шура вскочил на ноги, они поздоровались за руку, и Паша сильно хлопнул его по плечу как человека знакомого. Шура тоже для большей доверительности легонько толкнул того в грудь:

– Ты что, работаешь тут?

– А то…

– Как ты быстро устроился.

– Помогли добрые люди.

Тон Приходько был небрежно-снисходительным, а Шура не мог разобраться в своих чувствах. С одной стороны, было приятно встретить знакомого в чужом городе. Все-таки ничто так не объединяет, как совместное переживание первых минут эмиграции. Однако в этой встрече было скрыто что-то неприятное, подтверждающее неверность Шуриного пути. Паша спросил:

– В шмиру, значит, решил податься?

Шура неопределенно пожал плечами: мол, а куда еще?

– Но ты имей в виду. Шмира – это тебе не так это, воздухом подышать, тут не каждый выдерживает…

– Паш, а что такое шмира?

Приходько внимательно посмотрел на Шуру:

– Ну, ты даешь! Ты чего не знаешь, типа, где работать будешь?

– Почему не знаю. Шомером.

– Ну, а чего тогда спрашиваешь? Прикалываешься, что ли?

Тут Шура начал догадываться:

– Это шмира, да?

– Ну, шмира, шмира!

– То есть шмира – это охрана?

– Ну, а что же?

– Слушай, может, ты знаешь, что такое мисрад?

– Задолбал! Ну, вот тут мисрад! – И он обвел руками комнату.

– Тоже охрана?

Паша разозлился:

– Сам ты охрана. – Он потопал ногами. – Мы с тобой стоим в мисраде… Чего непонятного?

– Комната, что ли?

– Какая комната, блин?! В комнате живут, а тут работают.

– А! Что-то вроде офиса?

– Ну, а что же?!

– Что ты злишься? Трудно слово перевести?

– Я тебе что, переводчик?

Теперь Шура злился на себя. Зачем он начал этот разговор? Ему опять, как в первый день в аэропорту, захотелось выбежать из комнаты и закрыть за собой дверь. Но этикет не позволял. Паша привел его в темное помещение, зажег тусклую лампочку и, погремев ключами, вытащил из сейфа пистолет. Пистолет был старый, двенадцатизарядный, явно бывший неоднократно в употреблении.

– Вот дома разберешь, соберешь. Там иногда внутри жучки живут. В общем, почистишь.

Шура вертел в руках пистолет, и к нему странным образом возвращалось чувство уверенности. Где бы в Москве ему доверили такое? Об этом даже рассказать не стыдно. Наоборот, зауважают.

– Паш, а ты в армии служил?

– А то!

– А я нет.

– Кто б сомневался… Значит, слушай сюда. Сейчас пойдешь к Йоси, адвокату. Скажешь обязательно, что в армии служил. Подпишете там бумажки разные, разрешение на оружие и все такое.

Шура испугался:

– А он по-английски говорит?

– А ты что, русский уже забыл? – Паша громко заржал, радуясь собственной шутке. – Да русский он, е-мое! Ну, в смысле.

– Ну, понятно. А я думал.

– Ты бы лучше меньше думал и слова всякие переводил. Трудись себе – помалкивай! Больше толку будет. Вообще много болтать не советую, нигде не удержишься.

Шура сторожил школу. Верней, «сторожил» было громко сказано. Пару раз согласно инструкции проверил сумки у незнакомых людей. Проверял с каменным лицом, так чтобы не было никаких сомнений, что с ним шутки плохи. А руки дрожали. Очень неудобно было копаться в чужих вещах. Особенно смущали доброжелательные старушки, которые, пока он шарил в их сумочках, болтали без остановки явно что-то поощрительное.

В два часа в школе уже никого не было, и смена кончалась.

Первые три дня дались легко, на четвертый Шура загрустил. Шел дождь, и дул сильный ветер. Школа, где он служил, стояла недалеко от моря, и Шура слушал шум волн, который почему-то не успокаивал, а, наоборот, тяготил. Вспомнилась Анапа, он, маленький, бредущий по кромке воды, внимательно разглядывающий песок под ногами. Он тогда все время искал крабов и находил их чаще других, а потом не знал, что с ними делать. А на следующий день опять отправлялся на поиски: пьянила мгновенная радость находки. В этом море крабы не водились, в нем вообще не было ничего живого, кроме новых репатриантов среднепожилого возраста, которые в одинаковых белых панамках осторожно плавали вдоль берега. Всех предупредили в первый же день, что море здесь коварное. Дальше будто прорвало плотину, которая не пускала воспоминания в сегодняшний день. Ежедневные заботы, бытовые мелочи, боязнь упустить что-то важное отвлекали и надежно загораживали прошлое. А сейчас вынужденное одиночество и многочасовое молчание сыграли с ним злую шутку. Что бы интересно сказала Марина, если бы увидела его у этой трехэтажной школы под дождем с пистолетом на боку?

Когда они впервые встретились после памятного похода в театр, тоже шел дождь. У Марины был большой зонтик, который она тут же открыла и деловито вложила в его руку. В этом жесте не было ничего романтического, и Шура чувствовал себя неуютно. Очень хотелось поскорее поставить все точки над i.

Он позвонил Марине через три дня после их случайного знакомства. Так он решил, и это ожидание далось ему нелегко. Марина холодно выслушала его путаное напоминание о себе и сказала, что в ближайшее время будет занята. Сложный период в институте. Может, потом как-нибудь, но никак не сейчас. Шура хорошо помнил, что тогда очень разозлился, но вскоре почему-то полегчало. Раз не получилось, значит, так тому и быть. На следующий день он проснулся с ощущением, что освободился от этого странного наваждения. Жизнь потекла своим чередом.