– Уверяю вас, – сказал старьевщик, – нужно лишь сколотить крестовину из брусочков, и порядок: ваш малыш будет спать как настоящий паша.

После чего он скрестил руки на груди, склонил голову набок и сделал вид, что засыпает с блаженной улыбкой на лице.

Мы горячо поблагодарили его. По-видимому, старьевщик был этим очень тронут и, подняв вверх правую руку, ладонь которой оказалась черной от грязи, воскликнул:

– Подождите! У меня есть для вас еще один сюрприз!

Он вновь быстро вбежал в лавку, но отец, надев на шею лямку, рывком сдвинулся с места и бойкой рысью побежал вниз по бульвару Мадлен.

Между тем щедрый старик, снова вынырнув на тротуар из своей лавки, уже размахивал огромным флагом Красного Креста, но мы не сочли нужным возвращаться за ним.

Увидев, с чем мы возвращаемся, ожидавшая нас у окна мать тотчас исчезла, а через минуту появилась в дверях.

– Жозеф, уж не собираешься ли ты внести в дом всю эту дрянь? – Такими, уже ставшими привычными словами она встретила нас на пороге дома.

– Эта дрянь, – уточнил Жозеф, – основа той будущей деревенской обстановки, от которой ты не сможешь оторвать глаз. Дай только время поработать над этим! Я все спланировал и точно знаю, что и как делать.

Мать покачала головой и вздохнула. Прибежал Поль и принялся помогать нам разгружаться.

Мы перетаскали всю эту рухлядь в подвал, где отец решил устроить мастерскую.

Работа началась с похищения из ящика буфета железной столовой ложки, что было поручено мне.

Мать долго искала ее и даже несколько раз натыкалась на нее, но так и не признала в ней ложку, потому что мы при помощи молотка превратили ее в мастерок.

Этим орудием, достойным Робинзона Крузо, мы вмазали в стену подвала две железки, к которым посредством четырех винтов прикрепили шаткий стол, таким образом обретший устойчивость и возведенный в ранг верстака.

Мы установили на нем визгливые тиски, которые успокоили капелькой масла. Потом произвели ревизию инструментария: оказалось, что у нас в наличии одна пила, один молоток, щипцы, гвозди различных размеров, но одинаково кривые от неоднократного употребления, винты, отвертка, рубанок, стамеска.

От этих сокровищ, от всего этого подспорья, я был в восторге, а маленький Поль к ним и притронуться не решался, потому что был убежден в хищном нраве острых и режущих орудий труда и не очень отличал пилу от крокодила. Тем не менее он сообразил, что грядут некие великие события. Он вдруг убежал и вернулся, радостно улыбаясь, с двумя обрывками веревочки, маленькими целлулоидными ножницами и гайкой, которую нашел на улице.

Мы встретили это дополнительное оборудование восторженными и благодарными возгласами, а Поль покраснел от гордости.

Отец усадил его на деревянную табуретку, посоветовав ни в коем случае оттуда не слезать.

– Ты нам будешь очень нужен, – сказал он. – Потому что инструменты очень хитрые: как только начинаешь их искать, они это понимают и прячутся…

– Это потому, что они боятся молотка! – догадался Поль.

– Конечно, – ответил отец, – вот ты с табуретки и следи за ними. Это позволит нам сэкономить немало времени.

* * *

Каждый вечер в шесть часов мы вместе с отцом выходили из школы и по дороге домой беседовали о нашей работе. По пути мы покупали кое-какие недостающие мелочи: столярный клей, винты, банку краски, рашпиль. Мы часто заглядывали к старьевщику, который стал нашим другом. Для меня его лавка была сказочным царством, в котором мне теперь позволялось свободно рыться. Там было все, что угодно, но только не то, что нужно… Входя с намерением купить метелку, мы выходили с корнет-а-пистоном или с дротиком, тем самым, которым, как утверждал наш друг, был убит принц Бонапарт[12]. Лишь только мы входили в дом, мать, по установившемуся обычаю, отнимала у нас нашу добычу, поспешно мыла мне руки и обрабатывала наши трофеи хлоркой. После медицинской обработки я нырял в подвал, где заставал отца с Полем в нашей «мастерской».

Она была освещена керосиновой лампой из слегка помятой меди с горелкой типа «матадор»: круглый фитилек, выходя из медной трубочки, поднимался до своеобразного металлического грибка, который заставлял пламя распускаться пышным цветком. Чтобы вместить его довольно широкие лепестки, стекло, очень точно названное англичанами «дымовой трубой», представляло у основания шар, который произвел на меня большое впечатление. Отец считал эту лампу чудом современной техники, она и впрямь распространяла яркий свет вкупе с крепчайшими современными запахами.

Начали мы со сборки стульев. Нам пришлось решать самую настоящую головоломку: перекладины никак не влезали в предназначенные для них гнезда и к тому же были разной длины.

Мы отправились к старьевщику с протестом. Выразив для начала крайнее удивление, он все же выдал нам целую охапку перекладин, сочтя своим долгом сопроводить их маленьким подарком в виде пары мексиканских стремян.

С помощью огромного количества столярного клея, пластины которого я растворял в теплой воде, были собраны, а потом и покрыты лаком все шесть стульев. Мать сплела для них из толстой веревки сиденья. Идущие по краю три ряда красной тесьмы придали им неожиданную изысканность.

Расставив стулья вокруг обеденного стола, отец долго любовался ими. Потом он объявил, что подновленная таким образом мебель стоит по меньшей мере в пять раз дороже, чем за нее уплачено, и в очередной раз заставил нас изумиться тому, какие исключительные «находки» ему удается отыскивать у торговцев подержанными вещами.

Потом наступила очередь комода, ящики которого так сильно заело, что пришлось его полностью разобрать и взяться за рубанок.

Эта работа продолжалась не больше трех месяцев, но в моей памяти она занимает огромное место, поскольку именно тогда я открыл – при свете горелки «матадор», – насколько умны мои руки и какая чудодейственная сила заключена в самых простых инструментах.

* * *

Одним прекрасным утром, в четверг, мы наконец смогли выставить в подъезде дома всю нашу дачную мебель. В качестве потенциального восторженного зрителя был вызван дядя Жюль, а наш друг-старьевщик прибыл как эксперт.

Дядя восхищался, старьевщик проводил экспертизу. Он похвалил шипы, одобрил пазы и нашел, что склеено все на славу. А поскольку все это ни на что не было похоже, он окрестил этот стиль «деревенский прованс», каковое название получило авторитетную поддержку дяди Жюля.

Мать была в восторге от этой мебели и, как и предсказывал отец, не могла оторвать от нее глаз. Особенно ее умилял столик на одной ножке, который я собственноручно покрыл тройным слоем лака цвета «красного дерева». Он и правда выглядел чудесно, но лучше было на него смотреть, чем трогать: чтобы поднять его и перенести на другое место, требовалось лишь прикоснуться ладонями к его поверхности, как при сеансе спиритизма. Я думаю, этот недостаток был замечен всеми, но никто не сказал ни слова, чтобы не омрачать нашего торжества.