Наступал очередной солнечный день никчемной Васиной жизни. В восемь утра стройка закишит людьми, затарахтит «камазами» и заскрипит кранами. Наполнится требовательными хрипатыми криками прорабов и вечно оправдывающимися голосами гастарбайтеров. Они с Фархадом пойдут раскидывать цемент, примерно до обеда, потом уплотнять швы на девятом этаже, а ближе к вечеру их наверняка перебросят на разгрузку стекловаты, или межквартирных дверей, или еще чего-то.

Второй год здесь, в Москве, Васино время делилось не на часы, а на отрезки — «с утра», «после обеда», «до вечера». Хотя обеда, как правило, не было никакого — в смысле пожрать, а «до вечера» могло растянуться сколь угодно долго. Еще в его жизни присутствовали выходные, залитые водкой, пахнущие дешевыми духами случайных любовниц, ментовскими «обезьянниками» и вагонами метро. Раз в месяц выходные пахли стерильным, обезжиренным офисом «Вестерн Юнион», через который Вася переводил заработанные копейки в Донецк жене Кате (судя по разговорам с оставшимися в городе друзьями, имевшей любовника) и восьмилетнему сыну Антошке.

Так и плутал Васька меж трех этих сосен под названием «стройка», «Вестерн Юнион» и «выходные». По сыну скучал умеренно, жену вспоминал только когда подписывал перевод. Вот такая жизнь. А ведь когда-то был известным на районе автослесарем. Из тех, про кого говорили «золотые руки» или что там обычно говорят?

В последние месяцы Вася остро ощущал необходимость что-то поменять. В первую очередь свалить со стройки, во вторую — из Москвы. А еще зуб передний вставить. Золотой. Ваське очень нравились золотые зубы. Они добавляют значимости, солидности. Всего того настоящего, что ценилось в мужике в Донецке и что совершенно исчезло здесь — в Москве. Городе, который Василий ненавидел. Ненавидел не столько за злобу его вечно куда-то бегущих жителей, или нарочитый разврат ночных улиц, или наглое, развязное барство его скороспелых нуворишей. Нет.

Главным образом Вася ненавидел Москву за то, что она его обнулила. Деклассировала, лишила отличительных свойств, засунув в тысячные шеренги «понаехавших», между Фархадом и Гумилем. Даже менты на улице, вместо обычного «мужчина», обращались к нему теперь только так:

— Регистрация?

Москва ежедневно унижала его, словно напоминая, что он, в прошлом нормальный донецкий пацан Вася Бенукович, теперь — всего лишь один из этих, как их, которые на стройках-то? Гастарбайтеров…

И если для кого-то олицетворением города был Кремль, или храм Христа, или даже Лужков, то для Василия Москва ассоциировалась с вечно похмельным прорабом Трифоновым. Козлом, гонявшим латать швы на высоких этажах без страховки, красить стены офиса владельцев стройки за «ну, вы же понимаете, мужики» — вместо зарплаты. Вычитавшим из копеечных заработков за жилье в бытовках и постоянно задерживающим бабки, ссылаясь на то же понимание, которое должно быть у «мужиков». В начале той недели Трифонов собрал у группы Василия паспорта, якобы для новой регистрации, а вчера заявил, что отдаст, если два этажа ко вторнику «будут, бля, сданы».

Вот такие мысли гонял Василий, трогая кончиком языка лунку, образовавшуюся на месте выпавшего зуба. Золотой бы не помешал. В натуре, очень даже был бы в тему золотой зуб.

Фархад продолжал молча жевать. Он боялся Трифонова, боялся выходить со стройки, боялся потерять деньги по пути в контору для переводов. И каждый день просыпался и засыпал с мыслью: не было бы хуже.

— Ваф-ваф-ваф-рррррр! — огласил округу здоровенный рыжий кавказец, с обрезанным пластиковым ведром вокруг шеи, — ваф-ваф-ваф!

— Ну чего ты разорался, Казбек! — Вася присел и принялся гладить подскочившего пса. — Дай, я тебе ведро поправлю.

Надеть на Казбека ведро придумал Вася после того, как Казбек три дня подряд стаскивал лапой грязные повязки, прикрывавшие рану на шее. Ведро было криво обрезано, и торчавшие его кромки делали Казбека похожим на океанскую игуану с ожерельем из шипов вокруг шеи, какую Вася когда-то видел в передаче «мире животных».

— Вот, так лучше. Иди, гуляй! — Вася хлопнул пса по боку, но пес еще сильнее залаял и принялся скакать вокруг рабочих, будто стараясь привлечь к чему-то их внимание.

— Уиди, уиди, — замахал рукой Фархад, когда пес попытался схватить его за штанину и дернуть в сторону.

— Может, нашел чего? — Вася удивленно посмотрел на собаку. — Казбек, искать! Ну-ка! Ищи, ищи!

Чего искать, Вася и сам не знал, но пес будто этого и ждал. Он присел, отдышался, высунув язык, и прыжками начал уходить в сторону подъезда многоэтажки. Строители поплелись за ним.

Свернув за угол, они увидели Казбека, сидящего рядом с серым пластиковым чемоданчиком.

— Ёба! — присвистнул Вася.

— Багаж, — кивнул Фархад, у которого так назывались все вещи, которые носят в руках. Первое слово, которому его научили грузчики на Ярославском вокзале.

— Сам ты багаж! — Вася подбежал к кейсу. — Хорошая собака, Казбек, чемоданчик нашла. Хороший пес. — Одной рукой Вася погладил собаку, другой приподнял кейс. — Тяжелый, сука. Так, а чей это у нас чемоданчик, интересно? — Вася огляделся по сторонам, понизил голос. — Кто ж это у нас тут чемоданчик-то обронил, а? Ну-ка, Федя, посмотри по сторонам, я его в подъезд затащу, посмотрю, что внутри.

— Я с тыбой, — грозно сдвинул брови Фархад.

— А зачем тебе со мной-то? — затараторил Вася. — Зачем тебе со мной, Федь?

— Делыть почестными будимь, — Фархад двинулся на Васю.

— А чего делить-то? — продолжал строить дурачка Василий. — Может, там и нет ничего? Может, там трусы сраные?

— Все равно почестными! — Фархад помнил, как весной Вася обманул его хамским образом, когда они вдвоем сдали в пункт приема цветных металлов тяжеленную бобину проволоки. Тогда Вася из причитающейся суммы вычел пятьсот рублей, которые якобы дал приемщику, чтобы тот закрыл глаза на то, что бобина ворованная.

— Ладно, — махнул рукой Вася, — пошли, недоверчивый, епта. — В подъезде поднялись на четвертый этаж, сели на черной лестнице. Вася положил чемодан себе на колени и начал примериваться к замкам. — Посвети зажигалкой!

Но замки, на удивление, открылись без взлома. Вася приоткрыл кейс и тут же хлопнул крышкой.

— Шито там? — испуганно зашипел Фархад.

— Там пиздец, — тихо ответил Вася.

— Совсем сильно пистец, та?

— Уффф! — Вася выдохнул. «Господи, неужели ты есть, а? Даже двум таким мудакам, как мы, помогаешь. Надо бы первым делом в церковь. Свечку поставить».

— Ну? — У Фархада на лбу выступили капли пота. — Ну, открой, ну?

— На! — крякнул Вася и откинул крышку.

Фархад присел на корточки и забормотал на родном языке. «Ташикент», — единственное, что понял Вася из этой бессмыслицы.

— Какой Ташкент, Федя! За эти бабки весь твой чуркистан купить можно, а ты «Ташкент»!

Но Фархаду не нужен был весь чуркистан. Он думал о том, как долетит до Ташкента, погуляет там, вернется в родной кишлак на самой крутой тачке. На «девятке», например. Или нет, на джипе! Купит дом с белыми стенами и высокой крышей. Поставит тарелку спутниковую, какую видел в офисе, и будет бабки собирать, показывая односельчанам кино. С голыми, между прочим, моделями. И еще две молодые жены, обязательно. Но это примерно через год. Фархад протянул руки и положил их сверху на купюры, будто впитывая энергию, которая понесет его в будущее.