В солнечный четверг после полудня мы вошли в темное помещение, освещенное слабым желтовато-зеленым светом. Бармен мельком взглянул на нас. По мере того как глаза привыкали к полумраку, мы различили четверых мужчин, сгрудившихся на углу стойки бара ближе ко входу. Один за другим они медленно поворачивались в нашу сторону и принимались нас разглядывать.

— Вот нужен Ли Марвин, и где он? — сказал я, обращаясь к Энджи.

— Или Иствуд, — подхватила она, — сейчас Клинт очень оказался бы кстати.

Двое в глубине помещения играли на бильярде. Да, мирно себе играли, а тут пришли мы и все испортили. Один из них посмотрел на нас и нахмурился.

Бармен повернулся к нам спиной и, задрав голову, уставился в телевизор, всецело поглощенный развитием событий в «Острове Гиллигана». Шкипер колотил Гиллигана фуражкой по голове. Профессор пытался его остановить. Хауелы смеялись. Мэриэн и Джинджер куда-то исчезли. Возможно, это имело отношение к развитию сюжета.

Мы с Энджи сели у дальнего от входа угла стойки рядом с барменом и стали ждать, когда он нас заметит.

Шкипер дубасил Гиллигана. По-видимому, его вывело из себя что-то, что натворила обезьяна.

— Отличная серия, — сказал я, обращаясь к Энджи, — они почти выбрались с острова.

— Да? — Энджи закурила сигарету. — Скажи, я тебя умоляю, что им помешало?

— Шкипер признается в любви своей милой, они все занимаются приготовлениями к свадьбе, и тут обезьяна уводит лодку со всеми их кокосовыми орехами.

— Точно, — сказала Энджи, — теперь припоминаю.

Бармен обернулся и посмотрел на нас сверху вниз.

— Чего? — сказал он.

— Пинту вашего самого лучшего эля, — ответил я.

— Две, — поправила Энджи.

— Отлично, — сказал бармен. — Но в таком случае вы заткнетесь до конца серии. Не все же посмотрели.

После «Острова Гиллигана» переключили на другую программу и стали смотреть «Врагов общества», фильм, построенный по документальным материалам, роли уголовников в нем играли актеры, но до того слабо, что по сравнению с ними Ван Дамм или Сигал казались великими Оливье и Гилгудом. Главный герой этой серии сначала домогался, а потом расчленил собственных детей в Монтане, в Северной Дакоте застрелил патрульного полицейского и вообще, кажется, только тем и занимался, что сильно портил жизнь всякому, с кем ему доводилось сталкиваться.

— Меня спросили бы, — сказал Большой Дейв Стрэнд, обращаясь к нам с Энджи, как раз когда на экране мелькнуло лицо этого уголовника, — вот с кем вам надо говорить. А не моих людей тревожить.

Большой Дейв Стрэнд был владелец и главный бармен «Филмо Тэп». Прозвище Большой он носил не зря: при росте метр девяносто два он был чудовищно необъятен и вширь. На лице буйно росли борода и усы, на бицепсах красовались темно-зеленые тюремные татуировки: на левом был изображен револьвер и под ним слова «НА ХРЕН», на правом — пуля, попадающая в череп с подписью «ТЫ».

В церкви я этого красавца не видел ни разу.

— Знал я на зоне ребят вроде этого, — сказал Большой Дейв и налил себе из крана еще пинту пива «Пил». — Уроды. Изолируют их от людей, понимают, что бы мы им сделали. Понимают. — Он перелил в себя полкружки, посмотрел на экран телевизора и рыгнул.

В баре почему-то запахло кислым молоком. И потом. И пивом. И попкорном со сливочным маслом, корзиночки с которым были расставлены по стойке бара напротив каждого четвертого стула. Пол был покрыт резиновым настилом. Судя по его состоянию, последний раз шланг — а Большой Дейв держал его за стойкой — пускали в дело несколько дней назад. Посетители втоптали в резину окурки сигарет и попкорн, и я почти не сомневался, что причиной едва заметного шевеления в полутьме под одним столиком были мыши, они, кажется, грызли что-то возле плинтуса.

Мы опросили четверых мужчин, сидевших у бара, но сказать о Хелен Маккриди они почти ничего не смогли. Все были старше ее, самый младший в свои примерно тридцать пять выглядел лет на десять старше. Все они осмотрели Энджи с головы до ног, будто ее голышом вывесили в витрине мясной лавки, особой враждебности не проявляли, но и помочь не стремились. Все они знали Хелен, но никаких чувств к ней не испытывали. Все они знали об исчезновении дочки Хелен, но и в связи с этим тоже никаких чувств не испытывали. Один из них, Лени, жалкая развалина с красными прожилками на желтушной коже, сказал:

— Ну, пропал ребенок, так что? Найдется. Они всегда находятся.

— У вас когда-нибудь дети терялись? — спросила Энджи.

Ленни кивнул.

— Сами находились.

— А сейчас они где? — спросил я.

— Один в тюрьме, другой на Аляске или еще где. — Рядом с ним клевал носом бледный худющий парень. Ленни ударил его по плечу: — Это мой младший.

Сын Ленни поднял голову, обнаружив по боевому черному синяку под каждым глазом.

— Е… в рот! — возмутился он и уронил голову на сложенные на стойке руки.

— Проходили уже это с полицией, — сказал нам Большой Дейв. — Уж все им рассказали: да, Хелен сюда захаживает. Нет, ребенка с собой не приводит. Да, пиво любит. Нет, дочку, чтобы заплатить по долгам за наркотики, продать не пыталась. — Он посмотрел на нас с прищуром. — По крайней мере, никому из здесь присутствующих.

К бару подошел один из игравших на бильярде. Это был худощавый парень с бритой головой, дешевыми тюремными наколками на руках, выполненными без того внимания к деталям и эстетического вкуса, как татуировки у Большого Дейва. Бритоголовый привалился к стойке между мной и Энджи, хотя справа от нас места было предостаточно, заказал у Дейва еще две порции пива и уставился на грудь Энджи.

— Что-то беспокоит? — спросила она.

— Ничего, — ответил парень. — Ничего не беспокоит.

— Он вообще спокойный, — сказал я.

Парень, будто громом пораженный, продолжал остановившимся взглядом пожирать грудь Энджи.

Дейв принес пиво, и парень принял кружки.

— Эти двое о Хелен спрашивают, — сказал Дейв.

— Да ну! — Голос парня звучал еле слышно, были основания сомневаться, прощупывается ли у него вообще пульс. Забирая кружки со стойки, он пронес их между нашими головами и задел бы их, если бы мы не отодвинулись. Тогда он наклонил кружку в левой руке так, что пиво пролилось мне на ботинок.

Я посмотрел на ботинок, потом ему в глаза. Его дыхание пахло, как носок бегуна. Он ждал моей реакции. Не дождавшись, парень посмотрел на кружки, которые по-прежнему держал на весу, и стиснул ручки. Перевел взгляд на меня: остановившиеся глаза — как черные дыры.

— Меня ничего не беспокоит, — сказал он. — Тебя — может быть.

Я чуть изменил позу, чтобы можно было смело опереться на лежащую на стойке руку, если придется резко уклониться, и стал ждать следующего хода, мысли о котором, как раковые клетки, проплывали в бритой голове парня.