Что бы ни говорили ревнители нравственности, ношение белья с башенной символикой и даже эротические эксперименты с игрушечными моделями можно считать безобидной причудой. Но изменения в психике людей, наблюдавшиеся к концу первого года существования проекта, уже вызывали опасения. Все больше не склонных к ипохондрии людей жаловались на тошноту, головные боли и кошмары, образное наполнение которых зависело от навязчивых идей конкретного пациента. Группа ученых Московского НИИ психиатрии в начале 2011 года выпустила сборник наиболее интересных клинических случаев, сопровождаемых комментариями. Так, женщина сорока пяти лет, с хроническим алкоголизмом второй стадии, была неоднократно госпитализирована при попытке суицида. По словам близких, когда-то она работала оператором на колесе обозрения на ВВЦ, и примерно через год после постройки Эйфелева Останкино ее вдруг стали беспокоить сны о старом месте работы, откуда она была уволена за пьянство. Женщина отправилась на ВДНХ и, увидев с высоты аттракциона двойную башню, попыталась разбить стекло кабинки и выпрыгнуть вниз, но была остановлена другими пассажирами. В течение месяца это повторялось шесть раз. В сумеречном состоянии она тихо бормотала одну и ту же фразу: «Увидеть Париж и умереть». В моменты просветления она описывала врачам открывшийся ей вид на Париж так детально и точно, что даже повидавшие всякое психиатры смущались, сверяя рассказ пациентки с фотографиями и картами французской столицы: за границей женщина никогда не бывала.

Меж тем и так поляризованное русское общество стало угрожающе раскалываться на два лагеря. Прозападно настроенные либералы утверждали, что стоит продолжить эксперимент и сочетать русские красоты с другими европейскими достопримечательностями законным архитектурным браком. В блогах шли бурные споры, в которых либералы пытались доказать, что такая культурная прививка поможет российской власти избавиться наконец от феодального мышления, встав на европейский демократический путь развития, и воспитает в русском человеке свободомыслие, самоуважение и толерантность. Эстетика, торжественно формулировали они, рождает этику. Женщины, придерживавшиеся подобных взглядов, решили начать с себя, и как они были прекрасны на каблуках в виде перевернутых лакированных башенок!..

Либералов поддерживал теперь уже всемирно известный Эмиль Поташевич, но вряд ли его интересовала идеология: похоже, что он был из тех безумцев от искусства, что готовы на любые жертвы ради воплощения своих потрясающих замыслов, и, родись он на полвека раньше, возможно, его ждала бы блестящая карьера в Третьем рейхе или в Политбюро ЦК КПСС. Одно из его выступлений можно считать официальным началом последовавшей вскоре общественной конфронтации. На одном из приемов в московской мэрии, посвященном завершению года русско-французской дружбы, Поташевич, размахивая бокалом с шампанским, рассказал, что у него готов новый проект – размещение внутри Шуховской башни уменьшенной копии парижского небоскреба Монпарнас – и что якобы уже есть договоренность с правительством. После этих слов в банкетном зале вдруг наступила тишина; либеральные обозреватели, оказавшиеся в тот вечер в явном меньшинстве, жидко зааплодировали, но были прерваны криками и руганью преобладавших там патриотически настроенных журналистов. Запахло скандалом, и прием был быстро свернут. На улице архитектора окружили разгоряченные фуршетом патриоты, и тогда Поташевича впервые сильно побили; полиция едва отняла его у негодующей прессы.

В тех же блогах и на радио, вещание которого, к счастью, велось по-прежнему, патриоты и государственники требовали Эйфелеву башню уничтожить, а Поташевича привлечь к уголовной ответственности. (О том, чтобы преследовать тех членов российского правительства, что юридически сопровождали и материально обеспечивали строительство комплекса, как-то не говорилось.) Бедный Эмиль со своими усиками а-ля Эркюль Пуаро представлялся им могущественным злым демоном, присланным с Запада для морального разложения русского человека. Наиболее цивилизованные патриоты предлагали как можно скорее разобрать башню, вернув городу привычный архитектурный облик, и тут они неожиданно нашли сторонников в Архнадзоре; все остальные угрожали начать немедленную расправу над французскими туристами и картавящими русскими женщинами, «неподобающе», как они утверждали, одетыми в чулки и туфли с башенками. К требованиям патриотической интеллигенции тут же присоединились домохозяйки и футбольные фанаты, в связи с прекращением вещания вот уже третий месяц лишенные своих главных удовольствий, и тогда власть решила действовать, не желая ссориться со своим основным электоратом.

Было официально объявлено о скором начале демонтажа конструкции Поташевича, который, побывав в больнице после пресс-конференции в Центральном доме литераторов, не выходил теперь из своей съемной квартиры на Ярославском шоссе, неподалеку от Лосиноостровского парка. К Останкино подогнали строительную технику, и Поташевичу из окна его скромной квартирки был виден огромный башенный кран, похожий на памятник Петру на Стрелке. Уже на следующий день либеральная интеллигенция организовала митинг протеста у башенной конструкции. Люди с бледными и решительными лицами держали вызывающие плакаты: «Что, если не башня?», «Не раскачивайте башню», а один плакат, ни к кому конкретно не обращаясь, болезненным Caps Lock-ом гневно клеймил кого-то: «ГЛАВАРЬ АДМИНИСТРАЦИИ». Полиция привычно завинтила протестующих. На другой день патриотические противники комплекса провели свой митинг, скандируя лозунги «Чемодан, вокзал, Франция», «За честное Останкино» и «Единая башня – башня жуликов и воров». Полиция, злая на начальство и граждан из-за уличных минетов с башенками, завинтила и их тоже, и футбольные фанаты, не привычные к такому обращению, были искренне удивлены и впервые в жизни серьезно задумались. Но впрочем, выступления и тех, и других прошли впустую: техника мирно шумела, будто готовя что-то для демонтажа, смуглолицые рабочие в оранжевых спецовках ходили взад-вперед с какими-то трубами и палками, поток трудовых мигрантов из Средней Азии немного увеличился, на ВДНХ открылось несколько новых точек торговли опиатами, но по сути с Эйфелевым Останкино ничего не происходило.

Сначала просто украли деньги, выделенные на работы. Потом один генерал полиции объявил окрестности башни местом, представляющим историко-архитектурную ценность, и за то, чтобы не проводить там раскопки, потребовал крупную взятку. Прорабы отказались платить ввиду очевидной абсурдности требования, и тогда коррупционер пригнал студентов-историков, которые пили пиво на выданные генералом деньги, играли на гитаре и делали вид, что что-то копают. Генералу пытались объяснить, что проект государственный и платить ему в любом случае никто не станет, тем более что работы все равно будут проводиться высоко над землей, но тот с шизофренической настойчивостью не желал ничего понимать и только заигрывал с симпатичными студентками. Тогда начальник работ прямо пожаловался в Администрацию президента, где возмутились и немедленно повысили генерала в должности, переведя его в другое управление. Деньги выделили снова, но тут оказалось, что техника стара и неисправна, а рабочие-таджики не умеют с ней обращаться, и был один странный несчастный случай, когда бульдозер, вдруг словно сойдя с ума, долго кружился на одном месте, все углубляя воронку вокруг себя, пока не провалился под землю.