А после в сумрачной комнате без окон он медленно произнес:

— Твой отец не был приятным человеком, дитя мое, он угрожал нам адвокатами. Он хотел забрать у нас землю, которую мы купили у отца твоего отца.

— Вы не купили ее, — сказала я, — вы управляли ею по поручению деда, когда он уехал в город.

— Правильно, дитя мое, — сказал сиди Мохаммед, — но управление такими большими земельными владениями — трудное дело, и оно заслуживает большого вознаграждения. Никто из твоей семьи не заботился об этом до тех пор, пока не появился твой отец и не захотел вернуть себе все. Мы поссорились, а потом он уехал и больше сюда не возвращался. Между тем чужие люди заняли вашу землю. Я оставил себе лишь то, что мне положено.

Потом он отправился вместе с нами в пустыню. Его жесты были очень широкими, когда он показывал нам на пальмы, видневшиеся в дымке на горизонте.

— Это все — твоя земля, Уарда, ты должна отобрать ее у людей, которые украли ее у тебя. Тебе принадлежит пустыня, и тебе принадлежит вода, которая течет с гор.

— Я не хочу землю, амми, — сказала я, — я хочу знать, что случилось с моим отцом.

— Я не могу тебе этого сказать, дитя мое, — ответил сиди Мохаммед, — могу тебе только сказать, что мы привели сюда старейшину села, когда тут был твой отец и угрожал нам адвокатами. Здесь, в пустыне, мы не знаем, что такое адвокаты. И старик объяснил это твоему отцу. Он сказал, что мы должны выяснить все между собой. Но твой отец хотел обратиться в суд. Он поссорился со стариком.

— И что потом? — спросила я, хотя уже знала, что теперь скажет сиди Мохаммед.

— А потом, — ответил сиди Мохаммед, — потом старик проклял твоего отца.

— Что он сказал?

— Он сказал: «Да проклянет тебя Аллах за то, что ты не соблюдаешь обычаев людей пустыни, что ты хочешь призвать чужих людей и чужой суд. За то, что ты говоришь об адвокатах, за то, что ты угрожаешь старому человеку, да не хранит тебя Аллах на твоем пути на север, в Агадир».

Сиди Мохаммед на минуту замолчал.

Он не смотрел на меня.

— Твой отец сел в машину и уехал. С тех пор я его никогда больше не видел.

Сиди Мохаммед стоял на краю дороги, когда сказал это. За ним простиралась пустыня, сколько охватывал взгляд. Пекло солнце. Но для меня небо стало черным. В моих ушах гремела одна и та же фраза: «Да проклянет тебя Аллах. Да проклянет тебя Аллах. Да проклянет тебя Аллах».

Я отвернулась от сиди Мохаммеда, и солнце осушило мои слезы, прежде чем они потекли из моих глаз.

Превращение

Когда отец вернулся из Агадира, он поставил машину перед нашим домом, который все еще был фактически строительной площадкой, и не сказал ни слова. На нем была гандура, синяя накидка жителей пустыни, а на голове — черная чалма, под которой блестели его глаза.

Мне стало страшно — таким я отца еще не видела.

— Мама, — спросила Рабия, — что случилось с папой?

— Я не знаю, — прошептала мама, — надеюсь, что это не проклятие пустыни, которое овладело его сердцем. Вы знаете, что Фаск — проклятое место для рода Саилло. Помолимся Аллаху, чтобы он простер свою руку над папой и защитил его.

Затем она обняла нас, детей, и ее сладкий запах успокоил нас, как и тихий голос, наизусть читавший суру 114, «Ан-Нас», «Люди»:

Джинны — это духи, сотворенные Аллахом из огня, которым никогда нельзя верить.

И даже сегодня я еще говорю «Бисмилла» — «Именем Аллаха Милосердного», когда выливаю горячую воду в канализацию: а вдруг живущие там джинны разгневаются, если я обожгу их горячей водой. Но когда мама своим нежным голосом читала суры, улетучивался даже страх перед джиннами.

Отец лег спать. Это был его последний спокойный сон на моей памяти. На следующее утро он проснулся уже другим человеком. Отец больше не разговаривал с нами, только с самим собой. Вместо того чтобы ночью лечь в постель с матерью, он сидел в темноте на крыше и наблюдал за звездами. При этом он курил сладкие наркотики с гор Эр-Риф, и тошнотворный запах ощущался даже в нашей комнате.

Дети нервничали.

— Вам не кажется, что отец одержим джиннами? — шептались мои сестры.

— Нет, это точно черт, — сказал мой брат, — наверное, он укусил отца, когда тот был в пустыне.

— Черти не кусаются, — сказали мои сестры, — если кто и кусается, то это демоны.

На следующий день отец сам раскрыл нам тайну своего превращения.

— Я должен вам сказать кое-что важное. Сафия, моя жена, и вы, мои дети, слушайте внимательно: когда я был в Фаске, со мной произошло нечто выдающееся: на меня снизошло благословение самого Пророка. Теперь я — его тень, тень Пророка. Моя жизнь изменится. И ваша жизнь тоже.

После этого отец погрузился в молчание. Он больше не принимал заказов на ремонт аппаратуры; возвращая электроприборы клиентам, он не брал с них денег.

Мы впадали в нищету, но отцу было все равно. Когда мы с пустыми желудками отправлялись в постель и с трудом засыпали, он зачастую будил нас.

— Дети, — кричал он, — пора молиться!

Девочки и мама должны были покрывать головы платками, а отец и наш брат Джабер поворачивались в сторону Мекки. Мы стояли позади, как и полагается мусульманским женщинам. Отец и Джабер начинали молитву с громкого «Аллах акбар», «Аллах велик». Мы бормотали эту фразу сонными голосами, потому что женщинам нельзя повышать голос во время молитвы. В конце ее мы поворачивали головы направо и символически целовали добрых ангелов, затем поворачивали головы налево и целовали плохих ангелов. Так требовал отец.

— Зачем мы целуем плохих ангелов? — спросила я его.

— Потому что они здесь, — сказал он, — и тоже заслуживают нашего уважения.

В конце года отец потерял свою лавку. Его это не волновало. Зато беспокоило нас. Нам часто приходилось голодать целыми днями. Отец больше не интересовался мирской пищей.

Иногда он запрещал матери давать нам еду, и она кормила нас тайком, когда отца не было дома.

Мы сидели на кухне на полу. Мать сварила пшеничные зерна в воде, добавив немного соли и оливкового масла, и высыпала их в деревянную миску Это были дешевые продукты, которые матери дали в долг в маленькой лавке на углу, в то время как отец тратил все деньги на сигареты с гашишем.