Вместо столовой, где они с мамой покупали фруктовое желе и мороженое, теперь стоял типовой банк. Рядом – ларек, предлагающий шаурму и курицу-гриль. Неплохое сочетание. Вокруг него толпилась молодежь. Сверкали намазанные кремом загорелые спины, лился девичий смех, гремела музыка. Ребенок лет четырех пытался одной рукой удержать надувной круг, а второй запихнуть в рот рваный клок сладкой ваты. Самое время для утреннего похода на море.

Солнце припекало, Выхин мгновенно пропотел и, перейдя через дорогу следом за цепочкой бледнокожих туристов, нырнул за стеклянную дверь кафе «Грузия». Кажется, раньше на этом месте ютились однотипные металлические гаражи.

В кафе было прохладно, это главное. К тому же вкусно пахло жареным мясом, острыми специями, кофе. Из-за стойки выглянула женщина лет тридцати с хвостиком, показавшаяся Выхину знакомой. Она улыбнулась, спросила:

– Покушать хотите? – Затем улыбнулась еще шире – так улыбаются старым знакомым: – Ничего себе, это ты!

Он неопределенно шевельнул плечом, как обычно делал, если не знал, что ответить. Женщина же затараторила с типичным кавказским темпераментом, выскочив из-за стойки:

– Выхин! Лёва! Господи, как изменился-то! На лицо бы никогда не узнала, а вот по росту – зараз! Какой был богатырь, такой и остался! Хотя, вру, еще выше стал! Дай обниму, что ли!

Она полезла обниматься, от нее пахло тушеной капустой, а Выхин никак не мог вспомнить, где видел это красивое грузинское лицо с тонкими губами и большими черными глазами.

– Забыл, черт! – радостно сообщила она, отстраняясь. – Столько времени прошло, конечно! Маро, ну? Маро из соседнего двора. Тили-тили-тесто, жених и невеста, такие дела. Помнишь?

Он вдруг почувствовал февральскую прохладу, тонкий лед под ногами и мутную реку, лениво тащившую скопившуюся зимнюю грязь сквозь лес. У берега вода была радужного цвета. Кое-где рябью плавали веточки и гнилые листья. А на льду стояла грузинская девочка с камнями, зажатыми в кулачках. Уже тогда у Маро были такие же большие красивые глаза.

Невеста Капустина, как ее называли в шутку. Обещали поженить, когда дорастет. В двухтысячном Маро было одиннадцать. Вместе со своим старшим братом она неотступно бегала в компании местных пацанов по дворам и с неуемной старательностью копировала за ними все подряд.

Выхин начисто о ней забыл, а сейчас вот вспомнил. Будто открылась в голове неприметная шкатулка, выпустившая на волю облако воспоминаний: то были запахи, ощущения, детали, эмоции.

Видимо, сейчас Выхин выглядел слишком ошарашенным, потому что Маро звонко захохотала, взяла его за плечи и повела, не терпя возражений, в глубину пустого зала, мимо столиков, укрытых зелеными скатертями. Усадила на диванчик у окна, хлопнула о стол ламинированным меню.

– Заказывай, дорогой. Покушаешь, тогда голова заработает. А то будто спросонья. У нас отличные завтраки. Омлет хочешь с сосисками? Или жареная свинина. Еще курица есть с хрустящей корочкой, закачаешься! Что заказать?

– Кофе, – выдавил он, не успевая справляться с эмоциями. – Давайте сначала кофе и яичницу, что ли… И еще что-нибудь горячее, из закусок.

– Гренки с сыром, – сообщила Маро. – Немного вина с утра, а? Настоящего, грузинского.

Выхин кивнул. Маро упорхнула через зал, за стеклянную перегородку, откуда доносились запахи еды и лилась грузинская музыка.

Вспомнил кое-что еще. Одиннадцатилетняя Маро швыряла в него камешки и называла жирным, как все в их компании. Она же протянула Капустину металлический кусок трубы и сказала (Выхин точно воспроизвел в голове грузинские шипящие согласные, разорвавшие морозный воздух): «Выщиби ему зубы, штоб не болтал разного».

Но прошло девятнадцать лет. Маро выросла и стала другой. Люди меняются. Почти всегда.

Взрослая Маро вернулась с подносом, поставила перед Выхиным тарелку с яичницей, бокал вина, уложила столовые приборы, несколько кусочков черного хлеба, а потом села на диван напротив, сложив руки на столе.

– Господи, ты так изменился! – повторила она. – Слов нет. Смотрю на тебя и понимаю, как быстро бежит время. И как оно меняет людей.

Он надломил хлеб, макнул кусочек в яичный желток.

– К отчиму приехал? Я слышала, он умер. Печальная история.

– Все умирают, – ответил Выхин.

– Ты же не злишься на меня? – Глаза Маро округлились. – Выхин, серьезно? Столько лет прошло! Я уже почти и не помню ничего. Да, задирали тебя. Гоняли по лесу, было дело. Думаешь, мне не стыдно? Я Вано говорила, что он форменный идиот, раз шлялся за этим Капустиным! Ну ты же знаешь, как бывает, – когда вся толпа бегает за лидером, сложно включать здравый смысл. У меня и в мыслях не было, что ты до сих пор…

Выхин слушал ее торопливый говорок с акцентом, а сам ел, наслаждаясь каждым кусочком яичницы и каждой крошкой хлеба. Отпил вина, разомлел от забытого вкуса. Паленое вино на вокзалах, которое продавали на розлив в пластиковые стаканчики, было отвратительно-кислое, с ощутимым привкусом уксуса и спирта. А тут… За одно только вино он готов был простить Маро вообще все.

– Ты мелкая была, – сказал он и сделал еще один глоток. – Поговорку помнишь? Кто старое помянет – тому глаз вон. Я и сам все давно забыл.

– Прости меня, в общем, дорогой. Смотрела на старших ребят большими влюбленными глазами! Ничего такого не хотела.

Растроганная Маро снова полезла обниматься. Выхин, вежливо покашливая, отстранился, тут же принялся за еду, допил бокал вина и спросил, можно ли еще.

– Конечно! Для тебя – все что угодно! За знакомство, за возвращение!

Она снова упорхнула за стеклянную перегородку и почти сразу появилась с открытой бутылкой.

– Пока людей нет, посидим спокойно, пообщаемся, – сказала она, наливая Выхину полный бокал. – А то с одиннадцати набегут туристы, спасения от них нет. Жрут все подряд, как будто только на юге нормально кормят. Не поверишь, загибаю пальцы, считаю дни, когда же это проклятое лето кончится. Терпеть не могу сезон.

– Чего же тогда работаешь?

– Больно много тут мест, чтобы работу выбирать. – В ее руке появилось влажное вафельное полотенце. Маро принялась обмахиваться им, еще больше распространяя вокруг себя запахи еды. Кислые щи и тушеное мясо не вязались с ее красотой и грузинской грацией. – Собиралась в Сочи уехать, поступать, но так и не доехала. Застряла тут навсегда. Не жалуюсь, конечно. Все в порядке. Семья, работа, живы-здоровы, и это счастье. А ты вообще откуда к нам примчался?

– Из Москвы.

– Ну вот, столичный. В Москве-то, наверное, каждая собака себе дело найдет. А тут все по-другому. Приходится работать, куда взяли. Вано, знаешь, где работает?

Старший брат Вано постоянно таскал расческу, чтобы приглаживать черные густые волосы. Драться не умел совершенно, зато отлично разбирался в музыке. Это все, что о нем помнил Выхин.

– Дальнобойщик! – выпалила