I

Старушка Таш-дуду в первый раз увидела Егора Фомича на собрании женщин избирательниц. Увидела и прониклась к нему уважением.

Когда этот человек, выдвинутый кандидатом в депутаты городского совета, в серой с блестящими пуговицами шинели, снял свой остроконечный шлем и надел роговые очки, Таш-дуду с тем же добрым чувством подумала: «Видать, образованный…»

В светлой, просторной школьной аудитории весело переговаривались собравшиеся женщины, но Таш-дуду молчала: ей почему-то, безо всякой причины вспомнился сын и она задумалась. Собственно, она и сама не знала, почему при виде этого бледного человека ей вспомнился сын. Одетый в хорошо пригнанную форму, высокого роста, со светлыми волосами, Добрин все, казалось, чему-то радовался: тихая улыбка не сходила с его лица. Сын же у старушки был коренастый, до черноты смуглый парень. Добрин-то, видно, нежный, образованный. А сын у Таш-дуду выхаживал лошадей, таскал на спине тюки и мешки, часто пил водку, словом был простой неграмотный дрогаль. Да, неграмотный! Из-за своей неграмотности он и был угнан на николаевскую войну и там убит.

Одно время Таш-дуду так и думала: воюют только неграмотные, темные люди, а те, с белыми воротничками, что служат в светлых учреждениях с большими окнами, в такие опасные затеи не вмешиваются. Точно дети, которые не посещают школу, дерутся и разбивают себе в кровь носы и головы, так и темные люди убивают на войне друг друга.

Но в советское время так не бывает. Таш-дуду это поняла хорошо: сын ее соседа, слесаря Кости, окончив высшую школу, узнал как искать богатства глубоко в земле, и несмотря на это, все же был взят в армию и даже участвовал в недавних боях с японцами.

«Советская власть на всех смотрят одинаково. Этот улыбающийся человек тоже военный. Значит, если будет война, он тоже как и мой сын будет воевать», — размышляла Таш-дуду.

Когда раздался звонкий голос председательствующей женщины, призадумавшаяся Таш-дуду встрепенулась.

Добрин говорил просто и понятно. Он рассказал, как рос в семье учителя, как рано лишился родных, а в годы советской власти учился и получил специальность провизора.

«Так и есть — образованный», — мысленно повторила Таш-дуду, но что означало слово «провизор» — она не знала. Встать и спросить об этом у нее нехватало смелости.

Егор Фомич кончил свое короткое выступление, улыбнулся и сел. Женщины шумно зааплодировали. Таш-дуду тоже захлопала своими худыми руками и развеселилась. Как только затихли аплодисменты, она нагнулась к сидящей впереди молодой женщине и спросила:

— Акыз, что оно такое — этот привезор?

— Не привезор, бабушка. Провизор! Человек, который делает лекарства.

— В-а-а-й! Оказывается, он аптекарский доктор! — удивленно сказала она упавшим голосом.

У старухи разом изменилось выражение лица и между густыми бровями ее, нависшими над глазами, появилась глубокая складка.

Если она до сих пор смотрела на Егора Фомича с чувством уважения, то теперь ее мнение о нем стало совсем другим.

Не испытавшая за всю свою долгую жизнь ни одной болезни, всегда здоровая, бодрая, получившая за все это имя Таш-дуду[27], старуха Назифе смотрела на врачей и на людей, готовящих острые снадобья, с недоверием и презрением.

После того, как ее дочь умерла в деревенской больнице, недоверие превратилось в ненависть. Хотя дочь умерла от того, что у нее был настоящий туберкулез и еще какая-то сердечная болезнь, к тому же она совсем не пила прописываемых ей лекарств, Таш-дуду все же сочла, что в ее смерти виновны врачи и их ядовитые лекарства. С тех пор она не переставала их проклинать.

Для Таш-дуду теперь и Добрин попал в число этих проклинаемых людей. Он сразу потускнел в ее глазах, его лицо, казалось, завяло от горьких лекарств.

Старушка, не дождавшись конца собрания, накинула на голову теплый, с длинными кистями, вязаный платок, вышла на улицу и с невнятным ворчанием направилась домой. Когда проходила мимо дровяного склада, ей почудилось, что и дрова пахнут каким-то кислым лекарством.

Так Таш-дуду отвернулась от кандидата. Как бы горячо ни рассказывали ей агитаторы о честном достойном Егоре Фомиче, она своего мнения о нем не изменила. Как будто соглашаясь, Таш-дуду кивала головой, но в сердце своем уже не симпатизировала Добрину.

Вскоре подошел день выборов. Старушка надела свои бескаблуковые сапожки-месты, на сапожки глубокие галоши, закуталась в теплый платок и, не дожидаясь прихода за ней машины, медленно волоча ноги, пошла в избирательный участок. Она увидела здесь много знакомых женщин, но в разговор не вступала.

Как только старушка получила бюллетень, к ней подошла красивая веселая женщина, взяла ее под руку и проводила до кабинки. В кабинке Таш-дуду задержалась дольше всех, но на это никто внимания не обратил. Отдала она свой голос Егору Фомичу или нет, тоже не знал никто. Это осталось тайной Таш-дуду.

II

Если бы бюллетени с фамилией кандидата вычеркнуло хотя бы три-четыре человека, Таш-дуду не так бы забеспокоилась. Но против Егора Фомича голосовал только один человек. На следующее утро, услышав об этом, Таш-дуду была совершенно обескуражена, целый день она не могла забыть, что только она одна голосовала против Добрина. Вечерами она обычно долго засиживалась у своей соседки, живущей рядом через стенку, краснощекой добродушной вдовы, но сегодня ушла к себе рано: Таш-дуду показалось, что дочь вдовы, комсомолка студентка строительного техникума, ею недовольна. Даже в обычном открытом смехе вдовы, смехе без малейшего лукавства, Таш-дуду прочла упрек. О чем собственно горевать старухе? Тот единственный человек, который вычеркнул фамилию Егора Фомича был известен только Таш-дуду. Тем не менее на ее сердце лежала какая-то тяжесть. Она до поздней ночи ворочалась в постели, мучимая бессонницей. Только под утро она наконец заснула.

Ночью Таш-дуду видела сны. Последний сон старухи был очень страшным: ее сын — неграмотный дрогаль, давным-давно погибший на войне, стоял, прислонившись к воротам, печальный и подавленный. Он смотрел на мать и молчал, на нем была серая с блестящими пуговицами шинель, а на смуглом лице поблескивали большие очки. Старуха с криком: «Сын мой, родненький, ты живой!» — бросилась к нему, хотела обнять его, но дрогаль как-то странно поблек, волосы его окрасились в цвет соломы, тело вытянулось и он обернулся Добриным. Таш-дуду сделалось неловко. Она пожелала что-то сказать депутату, но не смогла: к горлу подступил твердый комок и голос оборвался.

Таш-дуду проснулась. Часто-часто билось сердце, дрожали руки, болела голова. Старушка обрадовалась, что перед ней нет больше Добрина. Во рту после сна собралась вязкая слюна. Она глотнула и почувствовала боль в горле. Глоток, точно неразжеванный черствый хлеб, больно царапнул горло.

Было утро. Из окна виднелась крыша сарая,