Владиславич-Рагузинский, не задерживаясь, проехал через Селенгинск, поднялся по реке к небольшому поселению под названием Стрелка на реке Чикой, где остановился в ожидании обоза Д. Молокова. (Он обнаружил, что этот городок тоже находился в плачевном состоянии.) Требовалось предпринять еще одно усилие, чтобы получить разрешение на выдвижение обоза его сопровождения; из Селенгинска он выслал к границе помощника — капитана Миклашевского для встречи с китайскими чиновниками, которые должны были сопроводить этого русского офицера в Пекин. Капитану поручили сообщить о скором прибытии русского посла. Владиславич-Рагузинский поспешил на очередную встречу, и в очередной раз его ждало разочарование. Первое знакомство состоялось на берегу маленькой речки Бур 25 августа. Китайцы повторили полученное ими предписание запретить проход торгового обоза в Пекин, ввиду отсутствия специального пропуска из китайской столицы. Выбора не оставалось: посольству предстояло отправиться в путь без обоза. Через неделю с небольшим Владиславич-Рагузинский во главе своего посольства из 120 человек под охраной вооруженного отряда из 1400 человек личного состава под командованием полковника И.Д. Бухгольца ступил на монгольскую территорию. Наконец-то для них начинались большие приключения.

Владиславич-Рагузинский еще до встречи с китайцами исходил из того, что обоз Д. Молокова задержится на неопределенное время, поэтому на Стрелке он приказал вернуть его в Селенгинск — более удобное место для ожидания. К тому же он прекрасно осознавал, что до тех пор, пока купцам-единоличникам совсем не запретят доставку сибирских мехов в Пекин, причем как напрямую, так и через посредников, рассчитывать на доход от государственной торговли не приходилось. В своем последнем пространном донесении собственному руководству в Санкт-Петербург, написанном 31 августа, Савва Лукич требовал восстановления запрета на частную торговлю пушниной через границу во время нахождения обоза в Пекине. Ответом стал царский указ в адрес Сената от 30 декабря 1726 года, которым запрещалась частная торговля пушниной с Угрой, Науном и на рынках прочих городов, находившихся под властью китайцев, «чтобы обоз Нашей короны не нес убытки от продажи пушнины в Китае». Однако купцы-единоличники могли продолжать вывоз за рубеж любых разрешенных государством товаров по собственному усмотрению после оплаты положенных таможенных пошлин. В данный момент, по крайней мере, российский посол явно видел низкую доходность казенных обозов, посещавших Пекин. Уже в мае его терзали сомнения по поводу того, что китайцы наконец-то пойдут на возобновление торговли непосредственно в Пекине, и он предложил, чтобы при таком раскладе государственную пушнину доставляли в Угру на 50 тысяч рублей в год. А новые партии пушного товара задерживать до полной распродажи предыдущих партий. В своем августовском донесении он сетовал на то, что русские купцы-единоличники теперь вывозили в Угру и остальные места громадный объем пушнины, при котором частный экспорт ее в год превышает объем пушнины, перевозимый двумя казенными обозами! С точки зрения таможенных пошлин, начиная с приостановления китайцами торговли, с одних только этих товаров государство теряло 20 тысяч рублей. В отсутствие сотрудничества с китайцами по закрытию границы, из-за слабых мест в организации российской пограничной службы, в силу безграничной изобретательности купцов-единоличников в деле уклонения от государственных чиновников и таможенных платежей, а также по причине избытка в Пекине мехов, доставленных в частном порядке, будущее государственной торговли обозами выглядело туманным. И это в лучшем случае. Требовалось выждать и посмотреть, какие меры можно будет принять совместными с китайцами усилиями.

Путешествие от берегов Буры через монгольские степи и безжизненную пустыню Гоби до ворот Калгана и Пекина оказалось вполне спокойным предприятием, насколько можно было рассчитывать в те дни и в тех землях, и первые повозки обоза прибыли в Пекин 21 октября 1726 года. После относительно непродолжительного двухнедельного ожидания посол ее императорского величества императрицы всея Руси удостоился приема при дворе Небесного императора Китая и исполнил все предусмотренные протоколом приветственные ритуалы. Случилось это, однако, вскоре после того, как русские гости выступили с громогласными жалобами на дурное с ними обращение. С.Л. Владиславич-Рагузинский и Л. Ланг воспротивились тому, что китайские власти всячески ограничивают свободу их передвижения, что их жилище находится под постоянной охраной солдат Пекинского гарнизона, что все помещения в русском доме каждую ночь опечатывают, что местные поставщики предоставляют им недостаточное количество продовольствия («держат на голодном пайке»), что их снабжают вредной для здоровья соленой водой, что им всем угрожают тюрьмой за неуступчивость на переговорах. Во время этих переговоров и сам Савва Лукич и половина его свиты заболели (причиной недуга тогда назвали употребление соленой воды), но справедливости ради следует признать, что Юнчжэн спешно направил своего собственного лекаря на помощь занедужившему русскому послу.

Китайцы широко применяли изворотливую и изощренную «строптивость, отговорки и даже шантаж», но и тактика русских дипломатов точно так же благородством не отличалась. Коэн сообщает, что перед отъездом из Санкт-Петербурга С.Л. Владиславич-Рагузинский принимал в своем доме французского посла Жака де Кампредона и получил от него рекомендательное письмо для передачи иезуитскому миссионеру отцу Доминику Парренину. В Пекине Савва Лукич имел приятную и плодотворную беседу с этим искусным в политических делах иезуитом и получил от него рекомендательное письмо для первого вельможи двора (да-сюэши) по имени Мацы, принадлежавшего к маньчжурскому роду Окаймленного желтой полосой знамени. Он к тому же долгое время поддерживал связи с русскими жителями Пекина и приграничной зоны. Позже отец Парренин взял на себя роль посредника в общении с маньчжурами, а также оказал помощь в качестве переводчика. Мацы проявил себя еще более полезным человеком. Он, как теперь представляется, держал русских дипломатов в курсе всех тонкостей переговоров, а также сообщал им о событиях при китайском дворе и разговорах среди китайских сановников, уполномоченных вести переговоры с гостями из России. При этом стоит помнить о его безупречной репутации неподкупного мандарина. Во всяком случае, Владиславич-Рагузинский считал вполне достаточным установить вознаграждение за его заботы пушниной на сумму в 1000 рублей, а ходатайство отца Парренина оценил в 100 рублей. За этими лукавыми словами скрывается успешное использование русским послом для решения своих задач практически неприкрытого подкупа.

Сами же переговоры, при всей сомнительности тактики их ведения с обеих сторон, оказались долгими и трудными, а в какой-то момент даже весьма острыми. За полгода с лишним стороны провели около тридцати встреч. В качестве основных участников переговоров с китайской стороны император назначил высокопоставленных, компетентных и прекрасно разбирающихся в деле сановников: Чабина служил главным секретарем двора (да-сюэши) и одним из руководителей китайского министерства иностранных дел — Лифаньюаня; еще один главный секретарь двора по имени Тугут был президентом (шан-шу) Лифаньюаня; а прекрасным специалистом на этих встречах проявил себя Тулишен, оказавшийся, вероятно, самым хорошо осведомленным вельможей маньчжурского двора на русском направлении китайской дипломатии. В конечном счете появился договор, причем, как выяснится позже, такой, в котором удалось воплотить главные пожелания и требования обеих заинтересованных сторон. К 21 марта составление текста данного договора удалось в основном завершить, и стороны согласились провести заключительные встречи на совместной границе, чтобы там заняться устранением конкретных недоразумений по прокладке линии сибирско-монгольской границы и установкой на ней пограничных знаков. До нас дошла по большому счету легенда, быть может даже вымысел, будто С.Л. Владиславич-Рагузинский во время приема у китайского императора испросил позволения на выезд из Пекина и получил его в силу большого великодушия императора и беспокойства о здоровье русского гостя: «Ваше Величество, Вы излечили меня от недуга, теперь освободите [меня] от печали: позвольте большое дело, во многом, но не до конца рассмотренное в Пекине, завершить на границе». Выезда на границу совершенно определенно потребовали практические соображения: мало того, что границу плохо знали русские чиновники, кроме тех областей, поспешную съемку которых провели еще летом, китайцы тоже обладали весьма приблизительной ее схемой. К тому же окончательный вариант соглашений по прохождению линии границы логично было составлять как раз на той же границе. А для русских дипломатов было бы легче там уравновесить более сильную позицию китайцев, очевидную в Пекине.