Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За шепот Эрны можно отдать все, что угодно, не только кровь. Вообще все – не раздумывая. Шепот Эрны вбирает в себя весь мир. У шепота Эрны есть власть, которую Орк признает безоговорочно.
– Я тебя люблю…
Орк перевернул женщину на живот и мягко погладил по упругим ягодицам. Не в первый раз за эту ночь и вряд ли в последний, но сейчас мягкость Орка оказалась обманчивой, его пальцы проникли так глубоко, что вызвали ответ: Эрна вздрогнула всем телом и улыбнулась.
– Скажи еще раз, – попросил Орк.
– Тебе нужно завестись? – высокомерно уточнила женщина.
– Всем нужно завестись.
– Вам всем это нравится.
– Сука.
Она рассмеялась, вновь вздрогнула, когда он надавил сильнее и грубее, неожиданно подалась назад, резко и быстро, заставив Орка щумно выдохнуть и насела на его пальцы.
– Не ожидал? – Ее голос то и дело срывался.
– Я никуда не тороплюсь.
– Сколько тебе нужно времени, чтобы вновь собраться? Час? Два? Или обойдемся веселенькой пилюлей?
– Сука…
Эрна вновь рассмеялась, выгнулась под руками Орка, потянулась, блаженно жмурясь, перевернулась, закинула левую ногу на плечо любовника и, глядя ему в глаза, прошептала:
– Я тебя люблю…
Не сказала, а прошептала, она всегда шептала эту фразу, вонзая слова в душу так же, как бхудж – в сердце. И никакая защита не могла спасти от этого удара.
– Я тебя люблю…
И Орк вошел в нее нежно, очень плавно, внимательно наблюдая за тем, как Эрна начинает покусывать губы – по мере того, как он проникал все дальше. Остановился на несколько мгновений и провел рукой по бедру – Эрна тихонько всхлипнула, а еще через секунду плавная нежность вдруг сменилась резким и стремительным напором. Орк стал бешеным и набросился с неистовством моряка, сорвавшегося с полугодовой вахты. Набросился с рычанием и таким огнем в глазах, словно действительно стал кровожадным орком. Набросился так, что Эрне стало страшно – до эйфории страшно, а потом – так же больно. А потом – невыносимо сладко.
И ее громкие крики отразились от каждого камня старой площади.
А потом…
Когда в спальне стало тихо, сделалось спокойным хриплое, прерывистое дыхание, накрыла блаженная истома – наступило время молчания. Орк и Эрна долго лежали на огромной кровати, бездумно глядя в причудливо расписанный потолок, вновь и вновь переживая умирающую рассветом ночь и думая, что их последняя встреча получилась великолепной.
Но их мысли не были окрашены горечью, лишь легкой грустью.
Потом Орк раскурил самокрутку, не разрешенный каннабис, а запрещенный кубинский табак, а Эрна поднялась с кровати и спросила:
– Вина?
Хотела накинуть халат, но передумала, потому что Орку нравилось, когда она ходила по дому голой.
– Ты знаешь, что да, – ответил мужчина, пуская к расписному потолку причудливый дым.
– Подумала, что ты мог измениться.
– Я?
– Ты изменился.
Они оба знали, что так есть, и Орк недовольно буркнул:
– Не по своей воле.
– И хочешь отомстить?
– Уже нет.
– Нет? – Ответ оказался настолько неожиданным, что Эрна подошла к курящему на кровати Орку и заглянула ему в глаза. – Нет?
– Я теперь другой, – пожал плечами мужчина. – Я никогда не стану прежним, но главное – этот другой мне нравится.
– Он жестче.
– Нет, – качнул головой Орк. – Он намного мягче предыдущей версии.
– Мне лучше знать.
– С тобой они ведут себя одинаково.
– «Они»! – не сдержалась женщина. – Ты говоришь о них так, словно стоишь в стороне.
– Я еще не до конца стал новым, – ответил мужчина, глубоко затянувшись. – Я действительно смотрю на них со стороны. Думаю, это все из-за того, что где-то во время перехода я успел умереть.
– Для мертвого ты необычайно энергичен.
– Инстинкты, – махнул рукой Орк. И небрежно поинтересовался: – Зачем ты спрашивала о вине?
Сейчас он вел себя с ней, как с горничной или с горничной-шлюхой, явившейся в номер на уборку и согласившейся провести время за подходящую цену, но это было так необычно для их отношений, что Эрна решила подчиниться: молча поднялась, сходила на кухню и принесла вина – холодного, белого, ароматного, безумно вкусного, – вновь оказалась напротив Орка, с бокалом и открытой бутылкой, медленно наполнила бокал до половины, сделала большой глоток и передала любовнику. Тот усмехнулся, принимая и вино, и намек.
Но вместо напрашивающегося продолжения Эрна неожиданно сказала:
– Прости его.
И тем заставила Орка поморщиться.
– Прости его.
– Мы только что об этом говорили, – размеренно ответил Орк, не глядя на любовницу. – В моем сердце нет мести, нет зла, нет обиды…
– И нет прощения, – закончила Эрна. – Я вижу.
– Если нет зла – откуда взяться прощению? Я теперь другой, а он… Он имел право на свое решение.
– Не имел.
– Мы оба знаем, что имел, – неожиданно мягко улыбнулся Орк. А потом протянул левую руку и пальцами коснулся бедра своей женщины. Едва-едва, очень нежно. – В семье должна быть черная овца, Эрна, иначе это не семья, а дерьмо.
– Ты не овца.
– Теперь не важно.
– Важно!
– Почему?
– Потому что… – женщина отвернулась. Но не отступила, и он продолжил ласкать ее бедро подушечками пальцев.
– Почему для тебя это важно?
Эрна промолчала.
Снова.
Она никогда не произносила эти слова вне секса, никогда не шептала: «Я тебя люблю…», не чувствуя Орка внутри себя или рядом с собой, готового доставить ей наслаждение.
Никогда.
Как будто не понимала, что тремя словами способна изменить все – вообще все. Или не верила, потому что слишком далеко все зашло и гнусность совершённого можно было смыть только кровью. Эрна не верила в слово… А Орк как раз сейчас поймал себя на мысли, что услышь он: «Я тебя люблю…» не во время секса – на коленях пополз бы вымаливать прощение.
Но слово не прозвучало.
Орк докурил самокрутку и бросил окурок в бокал. Запрещенный табак утонул в утонченном белом вине.
Свидание закончилось.
– Всякий раз, расставаясь, я думаю о том, что больше никогда тебя не увижу, – сказала Эрна, наклоняясь за трусиками. – Иногда это меня радует, иногда оставляет равнодушной. Но мне всегда становится грустно.
Орк кивнул так, будто эти ее слова имели значение. И прищурился, любуясь грациозными движениями молодой женщины. Хрупкой, но отнюдь не слабой. С тонкими бедрами, небольшой, дерзко торчащей грудью и худенькими плечами. Эрна относилась к типу «женщина-подросток», даже стрижку носила короткую, «под мальчика», и, может быть, в этом прятался секрет ее сексуальности.