Никки, диетолог, и надирает всем задницы на кухне. Это, конечно, стоит того.

— Звучит как план. Я приведу несколько девушек, поэтому Никки будет с кем поболтать, — группа замирает и пялится на Блейка. — Что? — все знают, с какими девушками Блейк общается. Я не заинтересован в том, чтобы вокруг крутилась толпа поклонниц, а Блейк всегда путешествует с гребаным гаремом.

— Это должно быть интересно, — Оуэн смотрит на Блейка, и улыбка растягивается на его губах.

— Это было давно, чувак. Вы еще не были женаты. — Блейк смотрит на Оуэна.

— Не-а, но уверен, ты помнишь, что Никки не одобрила то, как твои сучки терлись о мою промежность. — Оуэн смеется и пожимает плечами.

— Как ты можешь смеяться? — Блейк упирает руки в бока. — Ник сломала нос той девушке. — Оуэн смехом отвечает на вопрос Блейка.

— Я не хочу, чтобы дом был заполнен твоими потаскухами. — Я скрещиваю руки на груди.

— Эй, спортсмен тоже нуждается в любви.

— Не более двух, Блейк. Я серьезно, — предупреждаю я.

— Да, я понял. — Он отмахивается от меня.

Он не понял.

Я запрокидываю голову, чувствуя, что одна сторона моих губ складывается в улыбку.

— Скажи это, Блейк. Скажи: «Я обещаю, Джона, что приведу не более двух девушек на твое барбекю».

— Ты, бл*дь, серьезно? Я же сказал, что понял. — Блейк щурит глаза.

— Скажи это.

— Черт. Ладно. Я не приведу более двух девушек на твое барбекю. — Блейк стискивает челюсть так крепко, что я удивлен, как он не сломал зубы. Этого парня так легко взбесить.

— Ты забыл: «Я обещаю, Джона».

Уф!

Мое дыхание выбивается из легких, поскольку Блейк пытается повалить меня на мат… безуспешно.

Глава 4

Рэйвен

Шел третий день, моей работы над Импалой: семнадцать часов и тридцать восемь минут, если быть точной. Я слежу за часами, проведенными с Джоной, для моей карточки учета рабочего времени, а не потому, что отмечаю каждую минуту с ним, фиксируя в памяти, чтобы, когда моя работа здесь закончится, у меня было что-то, что напомнит мне о времени, проведенном вместе.

Я вытаскиваю двигатель и верчу его. Просматривая по частям, я откладываю в сторону то, что можно спасти, а Джона копается внутри. Облокотившись на верстак, я разбираю мотор.

Из нескольких реставраций, которые я сделала за все эти годы, это является безусловно лучшей: высококачественные инструменты в моем распоряжении, чистое рабочее окружение, отличная компания… и вид. Например, вот этот.

Джона лежит на спине, поперек переднего сиденья, и его голова находится под приборной панелью. Его футболка приподнялась, обнажая несколько дюймов его накачанного живота. Полоса темных волос идет от его пупка и исчезает под мешковатыми джинсами. Его сильные ноги расставлены буквой V, чтобы удержать вес.

— Ай, черт побери! — я хватаю свой окровавленный палец, беспокоясь больше о том, что кровь попадет на вещи Джоны, чем о степени своей травмы.

— Ты в порядке? — Джона встает из его сексуальной позы и становится у верстака, беспокойство отражается на его совершенном лице.

— Да, все в порядке. Тупой ржавый кронштейн. — Я тяну палец в рот, когда он хватает меня за руку.

— Нет, не делай этого. Микробы.

Тепло поднимается вверх к моей шее и лицу.

— Ох, ты прав. — Я потираю лоб, надеясь, что могу скрыть смущение свободной рукой. — Рты грязные.

Он поднимает взгляд от моей раны, но я не смотрю ему в глаза.

— Не микробы из твоего рта. Микробы с руки. Кто знает, какое дерьмо живет на этой штуке. — Он показывает на кронштейн. Я бросаю на него быстрый взгляд и вижу, как на его губах растягивается улыбка. — Насколько я могу судить, у тебя очень чистый рот. — У него на мгновение появляется ямочка, прежде чем его взгляд падает на мои губы.

Я сжимаю их, увлажняя языком. Моя грудь поднимается и опускается хаотичными рывками, и тепло наполняет мое тело.

— У меня есть кое-что для этого. — Глубокий тембр его голоса притягивает меня ближе, пока я наклоняюсь к нему через верстак.

Клянусь, этот человек может затащить в постель любую женщину с одного взгляда. Он отпускает мою руку, чтобы дойти до ближайших шкафов. Я резко наклоняюсь вперед, держась за столешницу, чтобы остаться в вертикальном положении.

Я не идиотка, когда дело доходит до похоти. Я видела это в мужчинах прежде. Но никогда не чувствовала этого: огонь, распространяющийся по моей груди, нарастающее напряжение, что стягивает мои внутренности, кровь, мчащаяся по венам, наполняет голову видениями его рук на моем теле. Желание разгорается под кожей, окрашивая мои щеки. Я оглядываюсь, чтобы найти что-то, чем можно обмахнуться.

— Вот и я. — Его голос звучит справа, и я подавляю желание потереться об него, как делает Дог, когда я держу еду.

Он поднимает мою ладошку, посылая восхитительные мурашки по руке. Быстро намазывает мазью и приклеивает пластырь на палец. Его руки, на удивление нежные, для своих размеров, и мне интересно, как много женщин ощутили их нежность в более лучших местах, чем руки. Наверное тысячи. У меня скручивает живот от болезненной ревности.

— Ты хорош в этом. Хотя, из-за твоего рода деятельности так, наверное, и должно быть.

— Да, у меня много практики. — Он заканчивает с моей рукой и выбрасывает обертки.

Мне хочется поблагодарить его, за заботу о моей ране. Я была сама по себе так долго, что не помню, когда последний раз кто-то заботился так обо мне. Благодарность, которую я испытываю к его доброте, вызывает у меня желание броситься к нему в объятия и поцеловать. Благодарность, да, это как раз то, что я чувствую.

Вместо этого я меняю тему.

— Почему ты начал бороться? Ты был борцом в средней школе?

Он прочищает горло.

— Нет, я начинал с уличных боев.

Стуча костяшками пальцев по верстаку, он роняет голову на мгновение, прежде чем переводит взгляд на меня. В первый раз там грусть.

— Мой отец умер, когда мне было двенадцать, — говорит он через силу, как будто не привык к ощущению этих слов на губах. — Я стал главой в доме раньше, чем был готов. Я начал лезть в драки в школе, попадая в переделки. Моя мама, — он делает паузу, чтобы запустить обе руки в волосы, — она была разрушена, когда умер мой отец. А я просто делал все еще хуже.

Его темные брови сходятся вместе над его глазами, в то время как он смотрит на меня.

— В пятнадцать лет меня арестовали, когда я отпинал ногами задницу какого-то пацана, в парке возле