покровительственно окинула взором компанию и очень ответственно, так, чтобы ни у кого не вызывать сомнений в правдивости, отчеканила:

– Водки больше предложить не могу. Кончилась. В Самаре продовольствием не пополнялись. А то, что с Москвы брали, всё выпили пассажиры. – Она улыбнулась с явным облегчением. – Да и вам пора закругляться. Мы же не всю ночь тут дожидаться будем, пока вы закончите!

Неожиданная и случайная троица компаньонов немного пригорюнилась, но вскоре смирилась с фатальным исходом. Шалимов написал им на салфетке свой мобильный – вдруг ещё повидаемся? – а Рыбалко и Медвецкий отправились в свою сторону поезда, предварительно сунув Артёму одинаковые по форме и дизайну визитки. Сам же Артём, пьяно пошатываясь, поплёлся в свой вагон.

Артём ругал себя: зачем выпил столько водки? Ведь он её не любит, пьёт редко и мало, вся эта русская водочная дребедень с опрокидыванием стопок, огурчиками и грибочками ему противна. И вот сейчас во рту кисло, внутри всё будто слиплось, в голове начинает вырабатываться болезненный яд. Медвецкий разбередил его память об отце. Давно пора признаться себе, что у этого образа, кроме памятной бровастой и большеголовой внешности, отсутствуют какие-либо узнаваемые черты. Отец всегда присутствовал, но не занимал в его жизни значимого места, не разделял с ним его интересы, никогда ничем не увлекал, ничего не обсуждал, не спорил, не заводился, не ругал, лишь изредка ворчал по пустякам. Он неизменно исполнял то, чего желал Артём в детстве, но всё между ними было устроено так, что сын никогда не просил у отца того, чего жаждал по-настоящему, словно боясь, что в этом ему по каким-то причинам откажут. К концу жизни родителей они безмерно утомили его. Конечно, ему никогда не пришло бы в голову хотя бы намекнуть им об этом – заботливее сына, чем он, трудно найти, – но усталость от них вызрела в нём так крепко, что до сих пор он в её власти, она влияет на его поступки, решения, лишает его сил, когда они ему нужны больше всего.

Когда он открыл неожиданно оказавшуюся почти невесомой дверь в тамбур своего вагона, поезд так качнуло, что равновесие удалось сохранить с величайшим трудом и ценой ушибленного о дверь поездного туалета плеча.

В купе он не очень ловко разделся, бросив все вещи на соседнюю полку, вытянулся на спине и забылся тяжёлым сном. Видения набрасывались на него, беспокойно, толчками кружили его сознание, сквозь их неразбериху он слышал, как подъехали к Рязани и как металлический голос объявлял номера поездов и платформ.

* * *

Майя Кривицкая, возлюбленная Артёма Шалимова, сидела в Телеграме. Телеграм постепенно становился самой модной историей в Сети. Все, кто мнил себя креативными, продвинутыми, перебирались туда. Артём часто иронизировал над этим, замечая, что ещё недавно все восхваляли твиттеры, живые журналы, а теперь, если так пойдёт, они скоро превратятся в такие реликты, как пейджеры, которые лет тридцать назад придавали их обладателям неимоверную крутость, а теперь молодёжь не представляет себе, что это такое.

Сегодня чтение Телеграм-каналов её раздражало, как никогда. Половина текстов точно писалась провластными пиарщиками. Но надо быть в курсе замыслов врага, учиться отличать фейки от правды, понимать, где чей след и в чём настоящие цели.

Её мать чуть слышно посапывала за стеной. Храп звучал не раздражающе, а мерно и уютно. Милая мама!

Майя родилась 31 декабря 2000 года. Когда её обожаемая мама корчилась в родовых схватках, вся страна обсуждала отставку Ельцина и того, кто пришёл ему на смену. Тогда ещё никому в самом страшном кошмаре не привиделось бы, что сотворят со страной.

Сейчас она ответственная за то, чтобы всё поменялось. И главное для неё – это их движение, пусть пока не такое уж большое, но в истории немало случаев, когда малыми силами творились большие дела. Кому-то покажется глупым, что они собираются и всё обсуждают, обсуждают, обсуждают. Как могут общаться одновременно больше двадцати человек, да ещё принимать какие-то решения, подумает несведущий! Но им хорошо друг с другом, они понимают и чувствуют каждый каждого. На новую встречу готовятся темы, вопросы, они изучают опыт других революций, прогнозируют ситуацию в России, для них нет никаких иллюзий по поводу власти – она преступна. Не во всём они сходятся, но только когда речь заходит о методах борьбы.

Не так давно в их кругу появился интересный парень. Виктор Небратских. Он взрослее остальных, отслужил в армии, но ненавидел всю эту напыщенную военщину не меньше иных правозащитников старого закала. Майя возлагала на него большие надежды. Среди мальчиков не хватало такого брутального лидера. Он пригодится, когда они перейдут к решительным действиям. Не сейчас. Потом. Его ввела в их круг Соня Короткова, девушка, с которой они вместе собирали группу, собирали тщательно – любая ошибка, один не тот человек, и всё насмарку. Соня и Виктор, кажется, жили раньше в одном доме, не в Москве, в Челябинске, в детстве дружили, потом Виктор переехал, и вот год назад они случайно встретились, начали общаться, и Соня быстро разобралась, что он подходящий человек для борьбы.

Соня Короткова безмерно много значит для неё. У неё никогда не повернулся бы язык назвать её подругой. Между ними явно нечто большее: увлечённость одной целью, общее дело, родство душ такое, что редко найдёшь и между кровными родственниками.

С Соней Майю в своё время свел учитель истории, в которого она в конце предпоследнего класса школы была экстатически влюблена. Сергей Бударагин привлекал многих учениц, он изумительно рассказывал на уроках, за стёклами очков лучились глубокие и несколько беззащитные глаза. Разумеется, никаких неформальных отношений он не допускал. Но Майя проявила настойчивость. Бударагин настолько вошёл в её мир, так часто снился, так аккуратно и нежно во сне брал её за руку и куда-то вёл, что она не представляла себе, как может так случиться, чтобы всё это не воплотилось в явь. Она решила проследить за ним после школы. Бударагин жил недалеко от метро «Краснопресненская», в старой пятиэтажке с милейшим зелёным двором. Она шла за ним, почти не скрываясь. Учебный год кончался. Москва рано приняла жару в тот год, рано заблагоухала сиренью. Она заметила, что на улице Бударагин выглядит не как школьный учитель, а как студент. Сколько же ему лет? Двадцать пять? Двадцать восемь? Тридцать? Не такая уж большая между ними разница. Около своего подъезда он остановился, обернулся и, близоруко щурясь, хоть и был в очках, посмотрел на замершую неподалёку ученицу десятого класса.

– У тебя какой-то вопрос ко мне? – Он прислонился