Сложней и интересней всего с любовью. Любовь – это не просто цвет, это цветок, занимающий то место, где у человека расположено сердце. Мне больше всего нравится рассматривать цветы. Они никогда не бывают одинаковыми. Но это и не странно, ведь любовь – разная. Я испытала это волшебное и одновременно мучительное чувство лишь однажды. И, может быть, потому, что не успела им насладиться, вглядываюсь с таким вниманием в цветы, примеряя на себя чужие чувства.

Иногда лепестки цветов подпорчены ртутного цвета пятнами – ревностью. Иногда я вижу совсем молодые цветы с еще не раскрывшимися бутонами – зарождающуюся любовь. А иногда, напротив, – цветок с уже поникшими вялыми лепестками. Отцветающая любовь… Немало попадается душ без цветов, и к ним я быстро теряю интерес.

…А сегодня я увидела его.

Нет, не так. ЕГО.

И опять не так…

Я увидела чистую душу, светлую, без темных пятен тяжелых пороков. Так, как если бы доктор, привыкший наблюдать только снимки легких людей, больных раком, пневмонией, туберкулезом, вдруг увидел чистый снимок. Но не столько душа привлекла мое внимание своей чистотой, сколько диковинный цветок. Вернее, два. Один – сильный, как сорняк, нахально расправляющий лепестки, занимал все «сердечное» пространство, отнимая его у другого – маленького, хилого и бледного. Этот, сильный и дивно красивый, то полыхал алым, то пульсировал пурпурным, то светлел до нежно-розового. Но хоть он менял цвета, одно оставалось неизменным: его лепестки были тронуты ржавыми пятнами тоски.

«Ого!» – удивилась я и потеряла бдительность. Мне показалось, что обладатель цветков заметил меня. Нет, я не видела его лица, его глаз, смотрящих на меня, но заметила, как силуэт на мгновение замер, будто в изумлении. И я поспешно ушла в глубь коридора.

* * *

Я стояла перед зеркалом с феном в руках и сушила после утреннего душа волосы. От мамы мне досталась отличная кожа, поэтому я почти не пользовалась косметикой. Только в тех случаях, когда казалась слишком бледной, наносила немного румян на скулы, да иногда подводила карандашом веки. Красавицей я не была. Только глаза изумрудного оттенка, унаследованные от прабабки-испанки, хорошая кожа и копна вьющихся каштановых волос и составляли мою привлекательность. Еще совсем недавно меня сложно было назвать изящной, но переживания, которых в этом году мне выпало достаточно, сыграли роль отнюдь не здоровой «диеты».

Рауль уже спустился вниз, откуда доносились приглушенные толстыми стенами голоса. И от того, что я торопилась, расческа только путалась в волосах. В очередной раз с трудом выдрав ее из влажных прядей, я решила, что укладка не стоит таких жертв. Волосы сами высохнут и лягут натуральными волнами. Я выключила фен, выдернула из розетки шнур и повернулась к зеркалу. Да так и застыла, увидев отражение Булки. Сомнений быть не могло! У белого котенка, сидевшего на расположенной за моей спиной полочке, у носа было черное пятнышко, точь-в-точь, как у Булки. Появление нашего кота здесь оказалось такой неожиданностью, что я чуть не выронила фен.

– Булка?.. – изумленно воскликнула я, оглядываясь. И уронила-таки фен. Потому что на полке стояли флаконы с гелем для душа, шампунем и одеколоном Рауля, а котенка не было. – Что за… – пробормотала я, наклоняясь за феном. Померещилось. Других объяснений нет. Я выпрямилась и увидела, что Булка по-прежнему отражается в зеркале: сидит на пустой полке и с интересом наблюдает за мной. Но в тот момент, когда наши взгляды встретились, я с ужасом увидела, что у котенка глаза не желто-зеленые, какими они были на самом деле, а молочно-белые, будто с бельмами, без зрачков и радужек.

Меня пробил озноб. Так не бывает! Не бывает, чтобы в зеркале отражался кот, который должен в это время находиться в доме родителей твоего парня. Не бывает, чтобы зеркало отражало то, чего нет. Не бывает, чтобы за тобой внимательно следили невидящими глазами. Кто это вообще?!

За спиной раздался тихий шорох, будто котенок спрыгнул на пол. Умирая от накатившего на меня ужаса, но будто повинуясь неслышимому приказу, я вышла из ванной и оглянулась в поисках котенка. Скрипнувшая входная дверь указала на то, что Булка, или кто это был, выбежал в коридор.

Я отправилась следом и в удивлении остановилась, неожиданно погрузившись в мертвую тишину. Разговоры, неразборчивым гудением слышавшиеся в спальне, вдруг затихли, хотя гостиная располагалась прямо над столовой. Не может быть, чтобы громкоголосые друзья Рауля разом смолкли! По испанской привычке они разговаривали, не понижая голосов и все одновременно. Может быть, куда-то ушли?

Легкий шорох, в плотной тишине прозвучавший громче выстрела, вывел меня из оцепенения. Увидев, что котенок направился к лестнице, я поспешила за ним, но не из любопытства, а из стремления встретить кого-нибудь из людей. Торопливо сбегая по лестнице, я не могла отделаться от ощущения, что дом стоит в запустении не один десяток лет – настолько он вдруг показался мне мертвым.

В столовой никого не было. Никто не накрывал стол к завтраку, скатерти, которая покрывала его еще вчера, не оказалось, и столешница стала такой темной, будто обугленной. Мне даже почудился запах гари. Всего на мгновение – это ощущение тут же развеялось. «Розыгрыш, это какой-то розыгрыш!» – подбодрила я себя.

– Мяу! – сердито напомнил о себе Булка. Совсем как в тот летний день, когда заманил меня на заброшенную фабрику. И волна холода, вызванная нехорошими воспоминаниями, прошлась вдоль позвоночника. «Не ходи, не ходи за ним!» – прокричал здравый смысл. Но я уже входила за белоглазым котом в хозяйственное помещение, а оттуда – в дверь, которую вчера не заметила, так как находилась она в самом скрытом месте – в стене, на которую отбрасывал тень огромный бак.

За дверью оказалась лестница, ведущая вниз. В подвал? Только этого не хватало! Но, умирая от страха и нехороших предчувствий, я следовала за котом дальше. Будто завороженная музыкой крыса – за дудочкой. «Это ловушка, ловушка!» – пытался достучаться до меня здравый смысл. Но колдовство оказалось такой силы, что голос разума лишь поверхностно царапал сознание, не проникая в него. Я спускалась по разбитым каменным ступеням, вдыхая сырой запах заплесневелого помещения и стараясь не потерять из виду хвост Булки. Белый кот с черным пятнышком у мордочки… «Действительно ли это ваш с Раулем котенок? – ехидно осведомился здравый смысл. – Тебя его глаза не напугали?»

Когда я подошла к тяжеленной двери, кот исчез, хотя деваться ему, казалось, некуда: лестница была узкой, без площадок и боковых коридоров.

Я толкнула дверь, отворившуюся, несмотря на кажущуюся мощь, удивительно легко. И очутилась в узком помещении. Пространство вытянулось длинным туннелем, сходство с которым придавал и арочный потолок. Голые лампочки, свисающие с каменного потолка прямо на проводах, освещали «туннель» тусклым светом, словно кто-то заранее, ожидая меня, зажег их. Вдоль грубых стен стояли деревянные стеллажи, похожие на соты. В каждой ячейке лежала винная бутылка. Я провела пальцем по донышку одной из них, оставив темную борозду на сером налете многолетней пыли. Винный погреб! Как зачарованная, совершенно забыв о том, что пришла сюда за котом, я рассматривала многочисленные донышки. Вытащила из любопытства одну бутылку и стерла ладонью пыль с этикетки. Резерв оказался 1970 года. Вино было старше меня почти на половину моей жизни. Я с уважением положила бутылку обратно в «гнездо» и пошла дальше. Стеллажи сменились двумя рядами стоявших у стен бочек из старого дерева, с массивными кольцами, плотно пригнанными крышками и с темными, похожими на впитавшуюся в дерево застарелую кровь, подтеками на выпуклых боках.