Два секрета было у пленника: банка, которую он хранил в углу, крышкой которой он намеревался воспользоваться в недалеком будущем, и пакет. Он сумел его сохранить главным образом потому, что при смене хозяев удавалось всякий раз находить укромное место. Носить пакет на теле постоянно не рисковал.

Давным-давно, в той, другой, жизни, все казалось исполненным значения. Даже танцы до упаду. В койку. Ритуальные блины на разговенье. Взгляды, которыми награждали девочки на вечеринках. Уход из института. И только теперь он понял, что выбора, собственно, никогда и не имел. Выбирать надо было сейчас. Каждый день, каждый час, каждую минуту несвободы. А выбрав, ждать, как это умеют делать только звери, подчиняя все мысли и чувства, всю физиологию одному понятию – выжить. Все остальное потом. Потом.

Наверху топали сапогами, и с потолка подвала сыпалась мелкая, горькая пыль. Слов разобрать невозможно, да и те несколько, которые он выучил, все равно не позволили бы понять, о чем говорилось. Он вообще научился угадывать, что от него хотят, по жестам, взглядам, еле уловимой смене настроения тюремщиков. Человек ко всему приспосабливается.

Откинулась крышка погреба.

Вниз упал луч света. Не тот опасный дневной, на который, как на крючок, ловили желающие почесать кулаки, а от лампы.

– Эй! Свиня, на выход по одному… Живей, живей…

Акцент, понял пленник. Прибалт. Это было хуже, чем можно себе представить. Новообращенные всегда вынуждены доказывать свою нужность. Эти отморозки не гнушались ничем.

Пленники поднялись по приставной лестнице. Их вытолкали во внутренний двор.

На востоке алело. Вот-вот должно показаться солнце. Значит, сейчас заорет муэдзин. Хозяева совершат первый из пяти намазов, что означало несколько относительно спокойных минут. Совсем не холодно, но пленники дрожали. Может быть, это от свежего воздуха, который врывается в легкие, отгоняя последние остатки кошмарных видений, сопровождавших их в забытьи. Но что же взамен? А взамен они видели сквозь открытые ворота ГАЗ-66 с откинутым бортом и в темной глубине несколько пар сапог и армейских ботинок на чьих-то ногах. Нет смысла гадать, принадлежат они живым или мертвым. Через несколько минут все выяснится.

Прибалт не молился. Сидел положив автомат на колени. Искоса поглядывал на пленных равнодушными глазами, но пленники знали цену такому равнодушию. Последует команда, и они недобро оживут. Ох как недобро.

Сука, подумал про себя пленник, мы им все после войны восстановили, лучшие в Союзе дороги сделали, пока вся Россия в развалинах лежала, а он, пидор, сюда намылился за сраного дедушку мстить, который мельницу при русских потерял. Но глаза, глаза надо прятать, не встречаться с ним взглядами.

Из дома стали выходить люди. Обряд исполнен.

Старший скомандовал, и их вывели на улицу. Все направились к выходу из селения. По дороге открывались другие ворота. На улицу выталкивали таких же опухших от побоев. Все очень походило на кадры хроники полувековой давности. И тусклый рассветный свет. И сгорбленные фигуры в разношерстной одежонке. Только здесь никто не строил их в колонну, не отдавал приказов – все было понятно и без слов.

Сзади взревел мотором ГАЗ. Они посторонились и пропустили машину вперед, так что, когда подошли к лощине, машина с откинутым бортом стояла уже там, а на земле, сбившись в кучку, сидели пятеро.

Контрактники, понял пленник. Поняли это и все остальные, согнанные сюда со всего селения. Поняли, и, может быть, большинство даже не содрогнулось. Наоборот, отлегло. В ком-то, возможно, закипела кровь, но молчали. Знали – теперь не их черед. Теперь черед привезенных.

Отдельной толпой стояли жители селения. Пленник заметил тут и своих хозяев. Вполне мирные люди. Любой бы так посчитал. Но четверо сыновей из этого дома ушли на войну, и то, чем они там занимались, не составляло для пленника секрета – убивали.

И снова вперед вышел старший. Контрактникам приказали подняться. Расстегнуть воротники. Прибалт прошел, осматривая каждого на предмет нательного крестика. Если находил, срывал и кидал на землю.

Прикатили колоду.

Никто не предлагал пленным изменить присяге и встать под другие знамена. Все совершалось в полной тишине. Старшему подали тонкую ученическую тетрадь с именами контрактников. Он зачитал имена, общую вину и меру наказания – смерть. В другом исходе никто не сомневался. Только тогда по толпе сельчан прошла волна движения. Старики стояли молча, как и подобает, зато многие женщины закричали что-то гневно. Распаляя себя и заводя толпу, одна из них выскочила вперед и рванула на груди кофточку. Посыпались пуговицы.

Да ведь это родственница наших хозяев, узнал ее пленник, точно. Она пришла в селение две недели назад. По обрывкам фраз он тогда догадался, что ее дом сгорел при штурме. Пленник не знал, были ли у нее дети и что с ними стало, но все эти дни, что она прожила наверху, ни разу не посмотрела в их сторону, даже тогда, когда он, выполняя работу по дому, таскал воду из колодца.

Надо же, тихоня, со злобой подумал он, эта сейчас что-нибудь выкинет. Он уже второй раз присутствовал при казни устрашения и знал, что может произойти с женщинами, если они себя заведут.

– Выше подбородки, сволочи! – выпендривался прибалт. – Глаза не опускать! Смотреть, свини!

Пленник знал, что такая команда неизбежно прозвучит. Кто присутствовал впервые, силился оторвать взгляд от носков собственных ботинок и взглянуть в глаза стоящим рядом с ГАЗ-66 и колодой. Смотреть было страшно.

И опять пленнику показалось, что происходящее – плохо организованная съемка. Но появился человек с топором, и даже не с топором, а с колуном. Ударом в затылок опрокинули на колоду первого.

Взмах… Раздался звук падающего с небольшой высоты на асфальт арбуза. Еще секунду назад живая человеческая голова с мыслями, воспоминаниями, чувством страха, а может быть, гнева раскрылась, и во все стороны полетели брызги. Тут же раздался гортанный голос старшего. Он не учел одного – этих брызг. Отряхиваясь, попятился от места казни. Колун решили заменить на обычную пулю, и вот тогда пленник содрогнулся во второй раз. На середину площадки выскочила все та же родственница. Откуда она ее достала, но в руках у нее была обычная плотницкая ножовка. Она кинулась к старшему. Тот махнул рукой и отвернулся.

Новый удар поверг следующего контрактника на мокрую колоду. И вот тут он закричал, когда стальные зубья вгрызлись в человеческую плоть. Три оставшихся контрактника сорвались с места с хриплым криком «ура» и кинулись на сторожей. Затрещали автоматы. В три секунды все было кончено.

Ты будешь первой, решил про себя пленник.

Следователь Борис Антоненко, как и обещал, перерыл в Главном управлении внутренних дел Москвы множество «висящих» дел и действительно нашел то, что искал. Память его не подвела. На самом деле за два месяца до убийства судьи Бирюкова точно таким же образом и, по-видимому, тем же предметом с тем же захватом, по описанию очевидцев, молодым человеком, очень похожим на обвиняемого, было совершено такое же дерзкое убийство.