Когда добежавшие последними до самого дальнего шалаша Носорог и Компостер махнули руками, показывая, что готовы, Артур, уже не скрываясь в полный голос гаркнул: «Бей!», и одним слаженным перекатывающимся движением выметнул свое тело к темному проему входа в шалаш. Максим последовал его примеру, голова была пустой и одновременно жарко-тяжелой, ни одной связной мысли, тело действовало, будто само по себе, подчиняясь заранее заложенному алгоритму. Автоматный ствол ткнулся в бормочущую, храпящую темноту убогой постройки, глаза со света не различали лежащих в ней тел, но в тесноте шалаша это и не требовалось, ни одна пуля не должна была пропасть даром. Указательный палец давно уже нервически подергивался на спусковом крючке, оставалось только плавно давануть его назад, и кромсать свою половину постройки длинными очередями пока не кончится магазин. Казалось бы все так просто, только одно движение пальца, ничтожные доли секунды, совсем маленькое движение маленького кусочка плоти, не требующее никаких усилий. Но сделать его оказалось так же тяжело, как сдвинуть с места гору, Макс застыл, оцепенев перед черной бездной входа. Входа куда? В голове бушевал огненный смерч, руки и ноги стали непослушными, будто ватными. Он с ужасом почувствовал, что необратимо проваливается в черную пустоту самого тривиального обморока, одно за другим теряя чувства и ощущения, полностью растворяясь в этой гулкой пустоте. И уже никакие усилия не могут вернуть его обратно в мир цветов и звуков, туда, где Артур, оставшийся без поддержки вот-вот должен был вступить в бой с уже просыпающимися, завозившимися в темноте дикарями. Вселенная застыла на краю пропасти и он, лишенный возможности хоть как-то повлиять на происходящее, обездвиженный, будто вплавленная в янтарь муха, мог лишь тупо смотреть, как неспешно разворачивается действие внутри багрово-красного морока полностью подчинившего себе его мозг.

Наваждение разрушил ударивший в уши грохот, треснула, разламываясь кусками, сжавшая его янтарная корка, в нос ударила потная вонь давно не мытых тел и пороховая кислятина. Краем глаза он зацепил невероятно яркое пламя, бьющее во все стороны из компенсатора пляшущего в руках Артура автомата. Темнота впереди отозвалась криками и стонами, смачными шлепками пуль и смутной возней. И тогда Максим легко и просто нажал на спуск, четко понимая теперь, что все вокруг всего лишь горячечный бред, что ничего этого нет на самом деле, что автоматная дробь, вопли ярости и боли, забористая русская матерщина летящие со всех сторон лагеря ему только чудятся, что он каким-то образом выпал из привычного мира, перенесясь куда-то в иное измерение, которого на самом деле нет. Ведь это не может быть правдой, не могут быть правдой материализовавшиеся из забытой детской сказки людоеды, не может быть правдой хладнокровный расстрел спящих людей… Всего этого нет, наверное, он просто подхватил малярию, или лихорадку, несмотря на сделанные прививки и профилактические таблетки, и сейчас валяется в пышущем жаром бреду… А раз вокруг только бред, то и жить надо по его законам. И он продолжал, раз за разом жать на спусковой крючок, посылая веером перед собой смертоносный свинец. И когда вдруг из темноты прямо перед ним возникло чужое, закаменевшее напряженными мышцами тело, а в лицо ударил зловонный смрад дыхания людоеда, он ничуть не испугался, и четко поведя стволом автомата, буквально разрубил его пополам длинной очередью в упор, отбрасывая кошмарное виденье назад в темноту, из которой оно появилось.

И схлынуло. Каким-то необъяснимым шестым чувством Максим вдруг понял, что все закончилось. И даже не стал менять израсходованный полностью магазин. Темнота дышала сгоревшим порохом, тяжелым запахом крови, смертью. В шалаше больше не слышалось стонов и тяжелого дыхания, не видно было ни малейшего шевеления, темнота была мертва, он убил ее. Да впрочем, не такая уж она была и темнота. Сквозь многочисленные щели внутрь убогого строения острыми пиками вонзались солнечные лучи, давая вполне достаточно света, чтобы разглядеть скорченных на земле людей. Четверо, скрученные невыносимой болью в эмбриональные позы, щедро испятнанные кровью многочисленных ран, вяло струящейся по уже мертвым телам, размывающей потеками белую краску ритуальных полос. Почему он раньше не видел их? Здесь достаточно света… Почему всего несколько секунд назад ему приходилось стрелять в абстрактную тьму? Нет ответа…

Пошатываясь и бессильно уронив сжимающую автомат правую руку, он пошел куда-то в центр лагеря, в ушах звенели выстрелы, перекатываясь на все лады. Почти рефлекторно, не задумываясь над тем, что делает он, отсоединил пустой магазин, воткнул его в карман разгрузки, а к автомату пристыковал новый. Зачем? Кто мог угрожать ему в разгромленном лагере? В какой-то момент рядом мелькнула довольная физиономия Мбонги, что-то пытавшегося втолковать ему на ломанном французском, потом откуда-то сбоку выплыл Карабас и тоже долго говорил, смешно шевеля толстыми губами и морща покрытый веснушками нос. Максим не выдержал и все-таки истерично хихикнул, и тогда рыжий наемник, видимо обидевшись, оставил его в покое. В самом центре лагеря людоедов был вкопан в землю толстый гладко отполированный шест украшенный яркими птичьими перьями и разноцветными лентами, венчал его пожелтевший от времени огромный череп, похоже, принадлежавший когда-то буйволу, или кому-то еще в этом роде. Почему-то этот иссохший череп как магнитом притягивал взгляд Максима, всмотревшись в него пристальнее, наемник разглядел, что уже много лет мертвая черепушка ему улыбается, мерзко скаля, сгнившие, полустертые зубы.

— Сука, — сказал ей Максим, поразившись, каким противным режущим стал его голос.

Череп расплылся в довольной ухмылке и каким-то непостижимым образом подмигнул ему пустой глазницей.

— Сука! — уже более осмысленно повторил Максим, поднимая автомат.

Теперь он ясно видел, что зубы черепа густо намазаны запекшейся свернувшейся кровью, человеческой кровью.

Выстрел грохнул неожиданно громко. Пуля, без малейшего усилия проломив кость, ушла куда-то в зеленую стену джунглей, оставив в черепе аккуратную дырку. Максим разочарованно опустил оружие. Череп в ответ разразился торжествующим каркающим смехом. Максим оглянулся по сторонам, из-за ближних шалашей выглядывали встревоженные стрельбой наемники, но на заливающийся издевательским хохотом череп они не обращали никакого внимания. Неужели не слышат? Череп заговорщицки подмигнул, прошмакав неровными гнилыми зубами:

— Конечно, не слышат! Только мы вдвоем можем говорить друг с другом, только ты и я. Ты взял чужую жизнь. Теперь мы навсегда вместе, теперь ты мой. Мой!

— Врешь, сука! — выкрикнул Максим. — Сдохни, тварь!

Автомат запрыгал, забился в его руках, посылая свинец в хохочущий череп. Половина пуль, конечно, прошла мимо цели, но попавших вполне хватило, высохшая от времени изукрашенная кровавыми узорами костяшка разлетелась брызнувшими в разные стороны черепками.

На него навалились сзади, сильные руки вырвали и отбросили в сторону автомат. Кто-то перехватил локтем горло, лишая возможности сопротивляться. Он бился изо всех сил, кричал, брызгая во все стороны слюной, что они ничего не понимают, пытался что-то объяснять. В конце концов, тот, кто держал его за горло, просто нажал посильнее, в голове крутнулся огненный хоровод мерцающих звезд, свернулся спиралью Млечного пути, и наступила долгожданная темнота. Не та, жаркая, пахнущая порохом и кровью, а холодная и пустая, отстраненная темнота космоса, которой нет дела до мелких дел букашек зовущихся людьми.