– Нет вроде…

– А у Егоровой уже на лоб лезет. За парту с трудом садится. Сейчас у нас на дворе конец октября – родит уж, наверное, скоро…

– А что, мальчишка этот, с которым она встречалась, так и не признался?

– Ага, признается он, как же! Ты знаешь, кто у него папашка? И эта, дура наивная, нашла тоже, в кого влюбляться да от кого беременеть! Ладно бы от простого паренька понесла… Может, и помогли бы мы ей чем, прижали бы родителей. Нет, не понимаю я, Надька, нынешних порядков, хоть убей. Ты вот в свое время пузо свое незаконное до последней возможности скрывала, я помню… Все боялась честное имя молодой учительницы, родившей неизвестно от кого, замарать.

– Да помню я, Кать, все помню…

– А эти сейчас ничего не боятся! Да если б в наше время в школе кто рожать собрался… Да это ж скандал! Это ж позор на всю область! Голова у директора школы уж точно бы полетела! А вот теперь… Как будто так и надо. Права ребенка, права ребенка, растуды их мать… Беременность – не та, мол, причина, чтоб из школы выгонять… Дурдом, в общем. Хотя на мой бы характер – я бы и на пушечный выстрел…

Надежда Федоровна испуганно выпрямилась на стуле, взглянула на подругу отчаянно вопрошающе – чего это ты, мол, Кать, и не в тему вовсе… Поймав быстро ее взгляд, та осеклась на полуслове, махнула рукой, засмеялась виновато:

– Ой, прости, Надька. Я и забыла про нашу с тобой проблему… Потому, наверное, и забыла, что она у нас немного другого рода. Егорова-то из 11 «Б» рожать да воспитывать сама собирается. Ну так на то она и Егорова из Синегорска! Судьба у нее, значит, такая. А нам с тобой этого с внучкой твоей допустить никак нельзя.

Аленка-то права – ни к чему им это всё. Тут я ее прекрасно понимаю.

– Я ей предлагала, Кать, у себя ребеночка оставить, а она запретила…

– И правильно запретила! Куда тебе! Здоровья никакого, а туда же! Нет-нет, Надька, это не выход!

– А что, что тогда делать-то? Ну как я его пристраивать буду, как? Это сказать легко, а сделать? Да еще в нашем городке, где все друг друга знают как облупленных?

– Да, проблема… Ну ничего, Надька. Справимся. Придумаем что-нибудь, время есть. И голова на плечах есть. Придумаем, Надька!

– Ты знаешь, Катя… Вот слушаю тебя, и мне все время кажется, что и не я вовсе Аленку тогда родила, а ты… Она и говорит так же, как ты, и уверена в себе так же…

– Ну а как ты думала, дорогая! – довольно рассмеялась Катя. – Мы же вместе с тобой ее воспитывали! Значит, она и моя дочка тоже!

– Кать, а она у тебя про единый экзамен спрашивала?

– Ну да. Спрашивала, конечно. Не только тебе, но и мне тоже, выходит, задачу Аленушка наша задала. Только уж слишком несерьезно она к этой проблеме относится, скажу я тебе! Думает, так это все просто! Вот вынь ей и вложи в руки этот распрекрасный сертификат! Да будь у меня хоть какая-то возможность тот конверт с тестами заранее вскрыть! Аленка же не понимает этих наших заморочек…

– Так ты ей отказала, значит?

– Ну, не совсем чтобы отказала… Я попытаюсь, конечно, что-нибудь предпринять. Можно Семена, конечно, попросить, он же как раз в управлении образования сидит. Но ты же знаешь, какой у меня муж в этом отношении трусоватый! Правда, он свою трусость всегда порядочностью именует, но от этого как-то не легче. Я твоей Алене другое пообещала – репетиторов хороших Дарье организовать. Это без проблем. У меня в школе учителя все хорошие. Я плохих не держу, ты же знаешь. И специалиста по технологии тестирования найду. Раз уж зациклилась твоя Алена на этом чертовом сертификате – что-нибудь придумаем. Не трусь, Надька! Времени у нас в запасе навалом!

– Эх, мне бы чуть-чуть твоей решительности, Катя? – грустно вздохнула-вопросила Надежда Федоровна. – Хоть бы самую малость… Вот ты говоришь, времени у нас в запасе полно, а мне, думаешь, от этого легче? Да я за это время так изведусь, что и живой вряд ли останусь. Легко сказать – родного правнука, да в чужие руки… Да еще самой…

– Ладно, Надя, не паникуй. Не прикрывай, как мой Сёма, трусость свою порядочностью.

По правнуку она изведется, видишь ли. Ладно, не изводись! И с твоей проблемой что-нибудь придумаем. Может, в соседний район рожать отправим… А здесь скажем, что умер, мол, ребеночек. Фу, прости меня, господи, за мысли грешные! Нет, Надька, мы не убийцы, мы все честь по чести сделаем. Чтоб совесть была чиста. Хотя какая уж тут к чертовой матери честь да совесть… Ладно, иди, у меня скоро педсовет начнется. И пусть Даша ко мне завтра прямо с утра придет обязательно! И не трясись там над ней особо, не давай в голове опасные мысли гонять! Раз доверила нам Алена судьбу девчонки, нам эту судьбу теперь и творить надо так, как полагается! Правильно то есть!

Домой Надежда Федоровна ушла рано – все равно в этот день ни дела, ни работы не получалось. Все валилось из рук, и плаксивая досада на свалившуюся так неожиданно на голову проблему никак не желала ее отпускать. Домой, впрочем, тоже идти не хотелось. Будто дом в одночасье стал и не домом ей вовсе, а чужой квартирой, и страшно неудобно стеснять своим никчемным присутствием без того озабоченных проблемами хозяев. Но идти было надо. И надо было находить общий язык с гордой беременной внучкой и готовить ей какой-то ужин…

Даши дома не оказалось. Разобранная постель глянула из комнаты недовольно, будто упрекнула за непривычный беспорядок. А беспорядка Надежда Федоровна не любила. Привычка к сложившемуся с годами уютному одиночеству сама собой предполагала постоянный в доме порядок – нарушать его было некому. Вздохнув, она заправила за внучкой постель, подумав неприязненно: «А что, сама она этого делать не умеет? Я еще и служанкой теперь у нее буду, что ли?» И тут же себя и осадила. А что, что ей еще остается? Ничего и не остается. Да и подумаешь – постель заправить. Вот если б основную проблему можно было решить так же просто…

Даша не появилась и к вечеру, когда промозглые октябрьские сумерки заглянули в окно, принеся с собой и тревогу. Накинув пальто, Надежда Федоровна вышла на улицу, огляделась по сторонам. Странно, куда ж она могла уйти так надолго? В городе никого не знает, подружек еще никаких нет…

– Чего, Надь, оглядываешься? Потеряла кого? – окликнула ее со скамейки у соседнего подъезда баба Люба. Сидела она на скамейке этой очень основательно, уперев в нее руки и болтая не достающими до земли ногами-бревнами в мужских серо-голубых кальсонах и чесучовых ботах. Боты были разрезаны практически до самого мыса, потому что ноги в них за просто так давно уже не влезали – отекали сильно. По этой причине сиживала на скамеечке баба Люба подолгу – чего туда-сюда ходить, маяться только.

– Баба Люба, а вы внучку мою не видели? Я пришла с работы, а ее нету…

– Как не видела? Видела, конечно, – важно произнесла старуха. – Туды вон пошла, в сторону площади. Поздоровалась со мной, все честь по чести. А только штаны опять рваные напентерила. Нехорошо это, Надь, ты ей скажи.