Люди стекались в деревню, чтобы начать чистить десять или около того домов-могил, которые стояли отдельной группой. Тяжелые висячие замки на дверях могил были новинкой. Дело не в том, что соседи не доверяют друг другу, а в том, что несколько лет назад одну мумию украли из деревни, вывезли в Рантепао и продали в частную коллекцию. Жители деревни узнали, кто украл мумию, и поехали в Рантепао, чтобы выкрасть ее назад. Несколько мужчин обсуждали предстоящее проветривание домов-могил. Местного жителя по имени Джон Ганс Таппи похоронили два года назад. Через открытую дверь можно было увидеть его гроб из темного дерева, стоящий на подпорках в углу. Сын Таппи беспокоился, что воздух внутри слишком влажный.

– Я надеюсь, с моим отцом все в порядке, мумифицирующие средства по-прежнему действуют, и он не разложился.

Манене много значило для Джона Ганса Таппи. Когда он умер, его сын понял, что семья финансово не готова сделать все необходимое. Они не могли себе позволить пожертвовать буйвола, и с тех пор мысль о неуважении к отцу преследовала сына. Он верил, что, если не забить животное, его «отец не обретет вторую жизнь». Все должно было измениться на этой неделе – буйвол уже был выбран и ждал на поле неподалеку.

Через два дома-могилы женщина открыла дверь и распыляла внутри освежитель воздуха с запахом лимона.

Выше по дороге семья забила свинью и ждала приезда протестантского священника для благословения их новой могилы, предназначавшейся для шести членов семьи. Они спросили, не хотим ли мы присоединиться к ним за ужином.

Куски плоти свиньи были нарезаны кубиками и уложены в бамбуковые трубки. Свинья была забита прямо у костра, на котором сейчас жарилась. Пока мы ели, лужи свиной крови свернулись, и несколько ленивых мух жужжали вокруг нас. Отрезанные копыта висели на бамбуковых подмостках неподалеку. Маленький пес украл кусок свиных потрохов, все еще эластичных, истекающих кровью. Тот, кто готовил свинью, закричал: «Эй!», но позволил псу убежать и насладиться добычей.

Одна женщина протянула мне лист бамбука с горкой теплого розового риса. Бамбуковые трубки сняли с огня, мясо в них продолжало шипеть. Многие кусочки были жиром. Съев примерно половину, я приблизила лист бамбука и повнимательнее рассмотрела кусочки мяса и жирную кожу, увидела четко различимые волосяные фолликулы. «Это же плоть мертвого животного», – осознала я, и на какое-то время мной овладело отвращение.

Все время сталкиваясь с человеческой смертью, я не смогла распознать мертвое животное, не упакованное в пластик. Французский антрополог Ноэли Вьяль так написал о системе питания во Франции, и это можно сказать почти о любой стране на Западе: «Забой должен стать промышленным; это масштабно и анонимно; он должен быть ненасильственным (в идеале – безболезненным); и он должен быть невидимым (в идеале – несуществующим). Должно быть так, будто его вовсе не существует».

Женщина, такая старая, что ее глаза замутила катаракта, взяла немного риса и уставилась на долину. Она не общалась ни с кем из присутствующих, возможно потому, что уже не могла. Агус ткнул меня жирным от свинины пальцем и прошептал:

– Это могила для нее. – Он насмехался над ней, но в то же время говорил правду. Эта женщина скоро отправится к предкам и переселится в этот новый желтый дом, «дом без огня и дыма».

Вечером на мопеде приехала наша свинья. Она немедленно поселилась под одним из домов и зачавкала объедками, не ведая, что из-за нас с Полом назавтра ей суждено встретить свою кончину. (Примечание: позднее, когда мы подсчитали расходы, выяснилось, что я должна Полу 666 долларов за свинью, отель и услуги Агуса. В моей налоговой декларации за 2015 год появилась статья расхода «666 долларов на жертвенную свинью».)

В ту ночь мы спали в брюхе дома тонгконан. Снаружи он казался огромным, и мы были удивлены, когда, вскарабкавшись по деревянной лестнице, увидели одну комнату без окон. Постели лежали прямо на полу, и мы забылись благодарным сном. Только поздно ночью мы поняли, что ошиблись насчет единственной комнаты. Три защелки в стенах закрывали три другие комнаты. Всю ночь за стенами вокруг нас люди тихо заползали внутрь и выползали наружу.

* * *

Следующее утро началось с заунывного звука гонга, разлившегося по деревенской дороге. Это был знак официального начала манене.

Первая мумия, которую я увидела, носила очки-авиаторы в желтой оправе в стиле восьмидесятых. «Черт, – подумала я. – Этот парень выглядит как мой учитель алгебры в средней школе».

Один молодой человек держал мумию вертикально, а другой разреза́л ножницами ее морскую куртку и штаны, обнажая торс и ноги. Учитывая, что этот джентльмен умер восемь лет назад, он необычайно хорошо сохранился – без очевидных повреждений или разрывов плоти. Парень через два гроба был не столь удачлив. Его тело полностью усохло, и на костях остались лишь тонкие полоски кожи, которые удерживала вышитая золотом одежда.

Когда мумия осталась в одних трусах-боксерах и очках-авиаторах, ее положили на землю и подложили ей под голову подушку. Фотографию покойника размером двадцать на двадцать пять сантиметров, сделанную при жизни, прислонили к телу. Живым он гораздо меньше походил на моего учителя математики, чем сейчас, после восьми лет пребывания в виде мумии.

Несколько женщин опустились около него на колени и принялись звать его по имени и гладить его лицо. Когда их плач утих, к ним подошел сын покойного и принес набор кистей для рисования – такой можно купить в местном магазине аппаратуры. Сын принялся очищать труп, проводя по морщинистому лицу отца короткими, ласковыми поглаживаниями. Из трусов-боксеров выскочил таракан. Сын как будто не заметил этого и продолжил очищать мумию своего отца. Такого траура я никогда не встречала.

За десять минут до этого Агусу позвонили и сказали, что прямо сейчас из труднодоступных могил у реки вынимают мумии. Мы помчались между рисовыми полями по узкой грязной тропе, оборвавшейся рвом с коричневой водой. Не было ни брода, ни моста. Мы поохали и полезли в густую грязь. Я поскользнулась и упала на попу.

Когда мы добрались до другого берега, почти сорок тел уже извлекли из домов-могил и сложили на земле. Одни были одеты в яркие цветные одежды, другие лежали в худых деревянных гробах, а третьи были завернуты в одеяла и покрывала с изображениями героев мультфильмов – Hello Kitty, Губки Боба и различных персонажей Disney. Родственники переходили от тела к телу, решая, кого нужно раздеть. Некоторых мумий не смогли узнать; никто не помнил, кто они такие. А другие стояли в списке первыми – любимый муж или дочь, по которым скучали и не могли дождаться, чтобы увидеться снова.

Одна мама раздевала своего сына, который умер в шестнадцать лет. Сначала виднелась только скрюченная пара ступней. Затем появились руки, и, похоже, они хорошо сохранились. Мужчина с другой стороны гроба осторожно вытаскивал тело, пытаясь понять, можно ли его поднять, не разрушив. Они смогли поставить его вертикально, но, хотя его торс сохранился хорошо, на черепе ничего не осталось, кроме зубов и густых каштановых волос. Мать как будто не заметила этого. Она была настолько рада увидеть своего ребенка, даже ненадолго, даже в таком состоянии, что постоянно держала его за руку и трогала его лицо.