— наступил февраль. Мне до сих пор странно, что в феврале никто не замечает, как прибавляется солнце. А оно действительно в феврале светит ярче и чуточку теплее.

Солнце облизало вон те сугробы: розовые совсем. Ещё час, и мне — на работу, но как успеть? Кумар отрывисто и злобно бросает короткие фразы на своём языке — телугу. Понятно без перевода: он в бешенстве.

Жилка на виске Кумара часто пульсирует, его лицо становится багровым. Кумар объясняет: вчера он три раза показывал Гаджпндре дорогу до поликлиники. Показывал (трясет кистью правой руки — нервный тик). Гаджендра, будь он неладен, кивал, что дойдёт. И где он — если бы Кумар знал матершинное слово, то произнес бы его.

В это не верилось: сегодня, а не через неделю и не через месяц Гаджендра должен пройти медосмотр! А после — заселиться в общежитие! И где, где этот неблагодарный?!

Кумар повернулся на месте, не выпуская телефон из рук. Гаджендра не отвечает на звонки. Кумар послал за ним другого индуса, вот уже пять минут назад. Тот ищет его по всему району, останавливая прохожих. А Гаджендра, оказывается — на другом конце города! Но сейчас он уже в такси — скоро будет.

Когда машина просигналила справа от нас, а из неё вышел несносный юноша, Кумар принялся ходить вокруг него, словно возлюбленный, который подозревает свою девушку в неверности.

После того, как стало понятно, что мы оба опаздываем, Кумар немного утих. Да и я перестала чувствовать, как у меня сжимается горло: в тот день я опоздала на работу. Это опоздание и стало последней каплей. Но сейчас — не об этом.

Мы идём до поликлиники все трое. Надо заговорить о чём-то. Спрашиваю Кумара, видел ли он слонов у себя на родине. Да, видел. Его отец — военный, а в полку есть слон или даже два.

В поликлинике нас разворачивают: мы должны были пойти в другую поликлинику, всего в двух кварталах отсюда. Кумар много раз навещал отца на службе. Мы успеваем в другую поликлинику, а на работу и учебу — нет. Тут — пешком. У Кумара есть племянница, ей три годика. Точку на лоб уже поставили. В этот момент мне кажется, что мы идём не из поликлиники в поликлинику по талому снегу, а где — то в Индии. Вздымается пыль. Мы проходим по той дороге, по которой обычно ходит Кумар, чтобы навестить своего отца.

***

— Зря мы селим его в эту комнату: там такие ребята из Дагестана, что… — сухонькая старушка — комендант общежития, протягивает Гаджендре ключ. Что-то доброе проглядывает сквозь частые морщинки на её щеках. Она ведет нас в лифт. Гаджендра переводит взгляд с зеркала на кнопки, смотрит на табло, где высвечивается номер этажа.

Кумар уже уехал. Вкатив чемодан Гаджендры, он постоял в холле. Мы обменялись недоверчивыми взглядами: «неужели это всё»? Не верилось.

Кумар вспомнил что-то, покопался в своей сумке и протянул Гаджендре. Толстая пачка денег, словно целый рой бабочек, порхнула в его ладони. Кумар принялся объяснять мне: эти деньги он собрал за три дня, ему помогли все его знакомые индусы. Здесь деньги, как минимум, от десяти семей из самых разных уголков Индии.

Мы обнялись: Кумар и я, я и Гаджендра. Затем — все трое.

Во взгляде Кумара — ощущение лёгкости и одновременно ностальгии: словно ты сбрасываешь с себя какую-то ношу, но от этого тебе становится грустно. Я чувствовала нечто похожее. Наверное, нечто подобное чувствуют родители, видя, как их взрослый сын покидает родное гнездо. В глазах Гаджендры светилось тепло.

Шел месяц. Я не неслась спасать Гаджендру, не радовалась его победам и не испытывала гнев или бессилие из-за его препятствий. Мне стало его не хватать. Я написала ему первая, спросив, как продвигается его новая, теперь самостоятельная жизнь.

— I village25, — ответил он. Что это могло значить: увезли за город? Но зачем?

Через неделю Кумар помог мне разгадать эту загадку: Гаджендра уехал домой, в Индию. В 1941 году в Свердловск по ошибке привезли слона. Гаджендре повезло гораздо больше, чем ему.

Суп по-гвинейски

Когда Гаджендра был ещё здесь, мне позвонили из центра адаптации:

— Вы, вроде бы, говорите по-французски. Но, даже, если и нет. К нам приехала большая группа из Африки. Надо встретить, пройти все инстанции, — девушка на том конце принялась объяснять, кому позвонить, где ожидать группу. Через несколько дней мы встретились.

— Извините, можно их сфотографировать или … потрогать? Я таких только в телевизоре видел. Они из … как это называется? джунглей? — облокотившись на сидение, кондуктор отсчитывает 18 билетов. Чуть не забыл: 19-й — мой. Не дожидаясь разрешения, он виртуозно, на повороте извлекает из сумки телефон и направляет его на трех человек, сидящих рядом. Потом на тех, кто стоит, придерживаясь за поручни, затем ещё в конец автобуса — там ещё человек пять.

— Дома покажу, какие у вас тут бывают, — его глаза — щелочки наполняются удовольствием охотника, поймавшим крупную дичь.

Автобус прибавляет скорость, кое-где ещё вспыхивают экраны телефонов.

Нам ехать три остановки.

Если бы в родное селение, где живут эти ребята из Африки, зашёл белый человек, реакция местных жителей была бы такой же, это без сомнения! Я тут же озвучиваю им свою догадку.

Наклонившись ко мне, упитанный молодой человек в спортивной шапке с самым светлым оттенком кожи (Ибрагим, кажется), поясняет: они из Конакри. Это столица. Там никто не удивляется ни белым, ни азиатам. В столице много людей всех национальностей. Есть туристы. Нет, здесь никого нет из села. Нет, когда они впервые увидели белых, то не удивились, а восприняли абсолютно нормально. Шах и мат. Любопытных взглядов пассажиров становится всё больше.

Девочки уселись друг напротив друга. Они рассматривают монетку в 50 копеек на вытянутой ладошке. Одна девочка натягивает капюшон. Другая делает также. Шапок нет. На улице лёд, пронизывающий ноябрьский ветер. Уже есть снег. И он, судя по всему, не собирается таять.

Надо мной держатся за поручни Ибрагим (светлый, карамельный оттенок кожи), Амаду (фиолетовые губы — больное сердце? Как оказалось — да) и Мамаду. Мамаду поправляет шапку, но та упорно лезет наверх — из-за жестких курчавых волос. В его лице — что-то располагающее к себе: может, большие глаза? На руке — сложно сплетённый кожаный браслет с какими-то металлическими вставками — подарок младшей сестры. Она идёт в третий класс: Мамаду показывает мне её фотографию, но из-за резкого поворота автобуса убирает телефон, чтобы сохранить равновесие.