Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утрачивается способность человека концентрироваться на «нетелевизионных предметах»: рассеянное внимание, проблемы с памятью и скоростью реакций повышают риск развития болезни Альцгеймера, старческого слабоумия.
Телевизор «подавляет» производство мелатонина, ключевого гормона и мощного антиоксиданта, который играет важные роли в иммунной системе, цикле «сон-бодрствование» и половом созревании, которое начинается раньше, чем нужно.
В ДНК начинаются мутации, способные вызвать рак.
Мы похожи на мух, попавших в паучьи сети. Даже термин придумали — «хроническая усталость».
Но я готов получить все «телевизионные болезни» в обмен на выход из автобуса.
Эта работа подвернулась как нельзя кстати. В принципе, я бы согласился на любое предложение, лишь бы не сходить с ума дома, в одиночестве.
Моя работа — папарацци для бедных. Я фотографирую из самых необычных мест и положений. Главное — добиться эффекта неожиданности. Лучшие фото всегда получаются тогда, когда объект не знает о том, что его фотографируют. После того, как ты откинул два десятка неудачных снимков, можешь подходить к своим будущим клиентам с предложением моментальной распечатки фотографии. Так же мы предлагаем постановочное фото для детей в оригинальных костюмах.
Когда маме жирного и наглого паренька, едва влезшего в костюм Человека-паука, в десятый раз не нравится, как смотрится композиция, меня окликают.
— Даня, привет! — передо мной медсестра «скорой помощи».
— Привет! — кажется, её зовут Нина.
— Узнал?
— Как можно не узнать джинна? — улыбаюсь я.
— Вы фотографируете моего ребёнка или нет? — орёт мне мамаша жирного паренька.
— Пусть ваш сын залезет вон на то дерево.
— Как настоящий Человек-паук! — вопит малец.
Говорят, все дети прекрасны. Я не верю этому. В моей жизни было слишком много детей, послужными списками грехов которых мог бы гордиться сам Сатана.
— Дай мне пять минут, — прошу я Нину в надежде, что она уйдёт.
Когда я заканчиваю с Человеком-пауком, Нина ждёт меня.
— Приходи в гости, — говорит она.
— В смысле?
— Просто приходи, — она смотрит мне в глаза, как бездомная собака. Мне её жалко. Жалость — мерзкое чувство. — Напиши мне телефон. Я позвоню.
Отказать ей всё равно, что отказать бездомному, скулящему щенку в кусочке хлеба. Я диктую ей свой телефон. Мне хочется соврать в паре цифр, но я знаю, она сразу же перезвонит. Так она и поступает.
— Простите, а вы давно фотографируете? — говорит мамаша Человека-паука. Некоторые люди похожи на сифилис — от них не избавиться.
— Шесть лет, — вру я.
— Да? — она удивляется.
— Вы не верите в мои таланты? — я демонстративно поднимаю бровь.
— Дело в том, что нам нужен фотограф, — по лбу мамаши, прямо посередине, ползёт гигантская капля пота. Медленно и верно она приближается к переносице.
— На постоянную работу? — уточняю я.
— Нет, что-то вроде периодической подработки. У нас приватные вечеринки, — она смотрит мне в глаза. Капля пота разбивается о её переносицу.
На миг я представляю, как она участвует в оргии в каком-нибудь закрытом клубе. Сейчас это модно. Невольно оцениваю её огромную грудь. Наверняка, у неё огромные соски и просвечивающиеся вены.
— Так что? — она выводит меня из ступора.
Я диктую телефон и провожаю её взглядом, протирая объектив от невидимых капель крови.
Сто тысяч раз я повторял себе: пора остановиться, Даниил, ты зашёл слишком далеко. И каждый раз я находил оправдания. Мне всегда казалось, что я не переступил той грани, за которой кончается человечность.
Сейчас я пытаюсь в очередной раз убедиться в этом. В моих руках бутылка коньяка и пакет с лимонами. Я нажимаю на кнопку дверного звонка.
На пороге эффектная блондинка. На ней вновь золотистое платье. Её красоту несколько портит фурункул на правой щеке. Она приглашает меня войти.
Я прохожу в просторную комнату, застланную коврами. Они везде: на полу, на стенах и даже на мебели. Ковры делают мои шаги неслышными, словно у призрака.
Блондинка улыбается и молчит. Меня передёргивает, будто затвор. Передо мной оживший кошмар из того самого парка, где я должен был пройти посвящение. Чувствую, как сводит яйца.
— Присядь, — говорит она.
— Выпьешь?
Я наливаю коньяк. Она режет лимон.
— Чёрт! — отдёргивает палец. — Порезалась!
Я вижу, как кровь капает на нож, а потом на лимон.
— Смой её, — прошу я.
— Смысл?
Мы выпиваем коньяк. Она закусывает лимоном.
— И? — наконец, произносит она.
Я вспоминаю, как в парке занёс над ней ампулу. Такие разговоры сложно начать. Это как ступить на узкую доску, связывающую крыши двух небоскрёбов, а внизу гигантская, зияющая пропасть, от которой кружится голова. Я пытаюсь выжать из себя слова:
— В общем, вот так.
— Как так? — кровь по-прежнему украшает лимон.
— Где здесь туалет?
— По коридору направо.
Я захожу в туалет. Меня рвёт. Нет сил, чтобы наклониться к унитазу, поэтому я блюю прямо в раковину.
Чищу зубы пальцем, вымазав его в пасте, чтобы перебить мерзкий запах. В зеркале я вижу своё испуганное, посеревшее лицо и огромные капли пота на лбу. Глаза лихорадочно блестят, выдавая меня больше, чем что-либо.
— Вырвало?
— Да, — мне не хочется врать.
— Ты не переносишь кровь, так?
Она видит меня насквозь. Я это чувствую. Будто меня просвечивают сотни рентгенов, стимулируя раковые клетки. Сейчас я и сам в клетке. Она ловец. Я пойманный зверь.
— И что ты думаешь? — она улыбается.
— В смысле?
— В прямом. Что думаешь прямо сейчас, когда ты один на один с тем, кто может тебя с лёгкостью выдать?
— Прямо с лёгкостью?
— Почему бы и нет?
Она подходит ко мне вплотную. Её палец по-прежнему кровоточит. Усаживается мне на колени, задирает юбку. Вижу её гладко выбритый лобок с голубоватой татуировкой. Она облизывает моё ухо. Переходит на шею и расстёгивает мне ворот рубашки. Это было бы весьма приятно, если бы не её кровь. Когда она нашаривает мой член сквозь ткань джинсов, я отталкиваю её. Она падает на пол, задевая бокал с коньяком. Коньяк выливается на ковёр.
Блондинка смеётся. Меня колотит. Она поднимается, одёргивает юбку и наполняет поднятый бокал.