время. И эта гончая называется уже не одиночеством, а клинически выраженной депрессией.

У нее собака одиночества была терпеливая, упрямая, с отличным нюхом, в сущности своей норная, и от нее, хоть не надолго, все же можно было сбежать. Если бежать со всех ног. Так Анна и делала в выходные дни.

Выходной день — это драйв. Пятиборье. Сначала десятикилометровая пробежка, потом часовая схватка с силовыми тренажерами в зале, потом трехкилометровый заплыв в бассейне, потом в парке Битца часовая езда на любимом незаезженном мерине-кабардинце, большом знатоке покозлить и рвануть, и наконец — свободное падение в мягкое кресло-спа, в полный релакс, в Ленкины руки, способные творить с твоим лицом чудеса чудесней всех чудес филиппинских целителей и еврейских пластических хирургов.

Вот теперь можно было пускать свою норную по следу… а пока расслабиться.

— Все, Ленка, я готова…

— Вижу. — Нынче особенно блондинистая Ленка остро присмотрелась. — Ты сегодня чего, на олимпийский рекорд шла?

— Тебе виднее…

Ленка еще и принюхалась:

— Нет. Похоже не сегодня, а вчера. До сих пор "Кароном" от тебя тащит во всю.

— Врешь, экстрасенша!

— Да точно! Кого там… хантила?

— Ну, считай, полевого командира…

— Не поняла? — без удивления среагировала Ленка.

— А вот как хочешь, так и понимай.

— Ну и… — вытягивала из нее Ленка.

— Ты, подружка, как всегда о своем, девичьем, ну и…

— Моя надежда на тебя, Анька, переживет все твои монашеские обеты, так и знай… — как всегда обреченно воодушевилась Ленка. — У тебя вон даже на лице каждая мышца, как бицепс Шварценеггера. А ты тут у меня расслабиться пытаешься… типа, стараешься. Вот я, дура, и надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь расслабиться в надежных руках, как нормальная баба.

Анне стало хорошо: норная еще не догнала, а Ленка — настоящая подруга, всегда будет думать лучше, чем все. И делить с ней нечего. И ее старая пластинка никогда не надоедает.

— Мне твоих достаточно, Ленка…

Ленка вдоволь наслушалась и ее старой пластинки.

— Ага! Знаем. Пустой базар, Нюрка. Ты вон своего "Карона" не чуешь, а от чужих гормонов сразу блюешь, как от качки в самолете. Когда собой займешься?

— Опять! Вот сегодня, прошу тебя, не надо грязи. Я только-только расслабилась.

С этого "вокруг да около" всегда начинались их разговоры. Старые пластинки у еще не старых кляч. Очень даже не старых.

Тоже форма релакса — для обеих. Ленка и вправду надеялась, что капля камень продолбит. И всегда, как психоаналитик-дилетант, чересчур быстро выводила "клиента"-щенка к его старой луже. Всегда колко напоминала о том не тёмном, а темном вечере, когда она все же решила проверить подругу, опасаясь за ее психику и на всякий случай за саму себя.

Тогда тоже долбила, долбила: Анька, ну это же ненормально, проверься. Ну, год, ну полтора, ну не может же это так долго продолжаться, тебе же крышу сорвет. Может, проверим, а? Против природы не попрешь… Вот и пора проверить, что там у тебя за темная природа, чтобы когда не надо не прорвало.

Потом Ленку совсем уносило, и уже было неизвестно, кому из них первой крышу или гормональный статус править пора. Против природы не попрешь, все давила Ленка. Я тебя, Анька, твердила она, всякую любить буду, даже если ты пол сменишь конкретно, возьмешь и заговоришь басом… Но проверить-то надо, лучше раньше. Ты ничего такого не чувствуешь? Ну, вот когда на меня смотришь?

Да ты же мне, Ленка, считай, родной сестренкой приходишься, смеялась Анна. Тогда точно надо проверить, окончательно решала Ленка, у меня есть знакомые, ну сходи хоть раз на вечерок туда, тебя прикроют, если что. Она поддалась, пошла по Ленкиной на темную вечеринку. Там сходу определили, что она уж никак не буч, и к ней подкатила буч, и от специфического запаха буча — что-то такое с гормонами у них, какой-то убойный коктейль, — была бы она врач, наверно, знала бы заранее и, может, продержалась бы хоть минуту-другую — так вот от специфического запаха буча ее вдруг вырвало прямо под столик коктейлем "дайкири". Все. Тест отрицательный… "Плохим дайкири" они с тех пор стали называть все, что издали казалось хорошим, а при потреблении оказывалось никуда.

— Ладно, колись, Ань, чего у тебя еще было? Я же вижу, ухмыляешься…

— Новости такие. Ты была права. Я на самом деле "садо-мазо", — как и обещала себе, призналась Анна своей подруге.

Ленкины пальцы оцепенели, оторвавшись от ее кожи на миллиметр. Чувствовалось, что сейчас от них в щеки будут пробивать крохотные молнии.

— Не пугай, Ань. Я же шутила…

— Это так тебе казалось, что шутила. А теперь на меня охотится маньяк… и еще полтергейст-барабашка, и я чувствую, что мне это начинает нравиться, и что самый кайф еще впереди…

Ленкины пальцы продолжили свой целительный танец, но прикосновения стали все-таки более порывистыми и жесткими.

— Я уже испугалась, Ань. А если по правде, что было?..

Она рассказала. Про расставание с нормальным мужиком, про белую "копейку" и про обезглавленного Юлия Цезаря в ванной.

— Ну, если это у тебя не невроз от скуки, то… чего ты сама-то думаешь?

— А что я думаю, Лен…

И вдруг из Ленкиных пальцев и правда ударили микроразряды. Ленка отдернула руки, а она зажмурилась.

— Ань!

— Чего? — усмехнулась она и открыла глаза, дождавшись, наконец, той самой, реакции, которую так ожидала.

— Ты погоди… Ты это, в полицию-то звонила? — Ленкины глаза стали заполнять все лицо и как будто весь кабинет в Ленкином салоне.

Анна посмотрела на подругу — и удивилась. Подругу проняло даже чересчур.

— С какого бодуна, Лен?

— Ань, а если правда?!

— Что правда?.. Если правда, тогда, знаешь, нам обеим пора сдаваться…

— Нет, Ань, я серьезно. Если оно взяло и началось…

— Ты погоди, Лен, у тебя пальцы жутко холодные, — дернулась Анна от новых прикосновений. — Ну, ты подумай сама. Он бы там уже все дело давно сделал. Он же предупредил, так? Ну и все. Была бы тебе