– Ты обиделся, что я сорвала задвижку? Ты прости меня, я не специально, просто дверь…

Я молча показал на выход.

– Хорошо. Ухожу.

Спустя несколько минут я вышел.

– Я хотел с тобой поговорить… – мягко начал я.

Судя по тому, что она стояла сразу за дверью, я сделал вывод, что она подслушивала. Даже чихнуть без ее присмотра никуда не годится.

– И я хотела с тобой поговорить, – вдруг начала она.

– Я слушаю, – любезно ей уступил.

Она замялась.

– Не знаю даже, с чего начать, – она не решалась. – В общем, мне показалось, что ты меня преследуешь. Нет, не перебивай. Просто у меня сложилось такое впечатление, что ты за мной чересчур следишь. Твой нос выглядывает из-за любой двери, куда бы я ни вошла.

– Что?! – возмущенно вскрикнул я.

– Погоди, – она нежно коснулась моей руки. – Я понимаю, в твоем доме женщина – это большая редкость, наверное, поэтому ты считаешь своим долгом стоять у плиты. Да, кстати, давно хотела тебе намекнуть, что фартук тебе не к лицу.

– Намекнула? – вскипятился я.

Она одобрительно махнула головой.

– Хорошо. Что еще? – спросил я.

– Еще эти книги, – она вздохнула. Актриса погорелого театра. – Они везде, и шага ступить нельзя, чтобы не споткнуться о них ногой.

– Вообще-то, – серьезным тоном начал я, – они всегда лежали на своем месте. У окна. А с твоим приходом они стали валяться по всей квартире. Поначалу я думал, что ты берешь их читать. Но нет. Ты перекладываешь мои закладки, как нарочно. А книги оставляешь везде, где только можно.

– Это неправда, – было явное возмущение и протест. – Я смотрю картинки.

– Но в моих книгах нет картинок.

Она махнула рукой.

– Так это не беда. Хотя, нет – беда, если у тебя нет фантазии.

Она начала переступать границу.

– Это у меня нет фантазии?

Я выдохнул.

– Мне казалось, что мы с тобой сорвали свои маски. Разве не так?

Она сделала вид, что в недоумении.

– Маски? Ты о чем?

– Да так… Ни о чем.

Хорошо. Театр горе-актеров снова открыт. Мне порой казалось, что она не играет, и это ее естественное состояние.

– Есть что-то еще? – подвел итог нашей беседы я.

Она кивнула.

– Мне уйти?

Эти слова ударили током. Я замер. «Что? Что ты у меня спросила?» Сердце застучало сильнее прежнего, к горлу подступил ком. Я пытался сглотнуть, чтобы сказать хоть слово.

– Мне уйти в мою комнату? – спустя несколько секунд произнесла она.

Я отрицательно покачал головой. Она взяла меня за руку и поцеловала в губы. Я закрыл глаза, ее губам я мог простить все на свете…

Мы занимались любовью. Любовь занималась нами. Как только мы выключали свет и зажигали себя, в ее глазах угасала та невинная, маленькая девочка. Она смотрела на меня взрослыми, осознанными глазами. Карие глаза, каштановые волосы, а губы – лепестки роз. Чистая, молочная кожа из бархата. Откуда у тебя на губах столько жизни? Откуда в твоих глазах столько смысла?

Вдох…

Она сжимает ногтями мою шею, я упиваюсь ее грудью, ее солнечным сплетением. Боже, сколько в ней солнца. Я вхожу в нее сильнее и чаще, мне не хватает воздуха. Ей не хватает неба, я провожу указательным пальцем по ее губам. Она трогает звезды. Мы танцуем танго. Я пью вино, а пьянеет она.

– Продолжай, прошу тебя, – в ее глазах было столько мольбы, столько рая. Мне нравилось быть ее раем.

Я взрывался на миллионы отдельных частиц, чтобы каждой своей отдельной частью влиться в нее. В самую глубь, самую бездну океана. А после – мы шли ко дну. Мы тонули в объятиях.

Не знаю, было ли все именно так или же по-другому. Но я чувствую, что мне не хватает именно этого. Сейчас. В этот момент, когда я сижу в пустой квартире и пишу свою книгу. А тогда я не умел ни писать, ни рисовать картины. Ничего из того, что помогло бы выпустить свою душу наружу. Заберите у человека другого человека, и он начнет писать стихи. Стихотворение – это болезнь чьей-то души. Заберите у человека картину, которой он любовался. И он будет пытаться воссоздать ее сам. Художниками не рождаются, ими становятся, когда смотрят на мир и видят, что в нем не хватает некой детали. Для каждого мастера она своя. Каждая картина художника – это та самая деталь, которая отсутствует в мире, но присутствует на его полотне. Я рисовал глаза, которых нет. Я воскрешал человека из собственных воспоминаний…

* * *

Роза вернулась. В этом городе ее исчезновение заметил только я. Она принесла с собой свой томик сонетов и положила его на стол. Роза кого-то ждала, кого-то совершенно неизвестного, того таинственного гостя, который, однажды подойдя к ней, мог бы изменить ее жизнь. Она, сама того не ведая, все это время ждала человека, который сидел в нескольких шагах от нее. Роза ждала меня…

В то утро к нам пожаловал новый посетитель. Молодая девушка семнадцати-девятнадцати лет, блондинка с большими синими глазами. Она была рассеянна и все время про себя повторяла какие-то фразы. Человек тянется к человеку. Люди почему-то тянутся ко мне, а я от них прячусь. Новая гостья села справа от меня и разделила со мной одно окно. Иногда мне казалось, что она рассматривает мой профиль, но когда я поворачивался к ней, то замечал лишь увлеченные глаза, бегающие по тексту, который она держала в руках. По всей видимости, она репетировала.

Я снова утонул в своих мыслях.

Когда она выходила из ванной, я прятался за дверью, чтобы схватить ее сзади за плечи и прижать, мокрую, к себе. Мне нравилось нести ее до кровати на руках, это было чем-то совершенно новым для меня. Чудесным. Я чувствовал каждую минуту, проведенную с ней, я чувствовал ее так сильно во мне. Я целовал ее каждый раз так, словно мы через несколько минут простимся на целую вечность. Мгновение – это больше жизни. Это вкуснее, это дольше, это чувственнее. Я ею голодал. Я не мог насытиться ею. Сколько бы ни вдыхал ее кожу, сколько бы ни пил ее мед. Я ел ее и все время оставался голодным. Как утолить человеку свой голод, когда он до беспамятства в кого-то влюблен?

– Ты серьезно никогда не читала стихи?

Я смотрел на нее, как на инопланетное существо.

– Нет. А зачем их читать?

Это был философский вопрос, и ответ на него я не мог дать так сразу. Как это – никогда не читала стихи. Это же невероятно.

– А зачем человеку кино, книги, театр… Это же своего рода душевное обогащение. Тебе разве не интересен чужой опыт, чужие ошибки, проблемы. Такая невероятная жизнь у других.

– Ты говорил мне только что о стихах, я тебе о них же и отвечу. Я никогда не пойму чужих стихов, пока они не случатся со мной. А читать стихотворение о любви, о которой мне не известно совсем ничего – это как смотреть на полярное сияние слепому. Я не вижу тех красок, которые видит другой, но это совсем не значит, что я его хуже или не способна видеть красоту. Прелесть – она для каждого своя и не может быть общей, разве это не так? Я не говорю, что стихи – это хорошо или плохо, но для меня это совсем никак. Я прекрасно понимаю людей, которые пережили чужие поэмы. Для них каждое слово – это война. Прозрение, внутренний монолог в исполнении неизвестного человека. На самом деле людям нужны не стихи, а друзья. Читать стихи – это явный признак одиночества.