художественного критика в галерее изящных искусств, который увидел странную работу и теперь затрудняется сказать, шедевр это или гениальная в своей наглости бездарная мазня. – Видимо, сей образ был предназначен для моей «внерациональной стороны», – всё же нашёлся он. – Да, пожалуй, подобными тирадами вполне можно привлечь и вдохновить… Фантазии вообще способны создавать необычайно целостные, гармоничные, «одухотворённые» образы – даже если на самом деле под этими покровами ничего нет.

– Ёрничаете? А вам знаком анекдот об одном до мозга костей рациональном учёном, чрезвычайно к тому же дотошном, который готов был умереть от жажды, но не поверить в реальность чашки с водой, пока не сделает всевозможные анализы и замеры? В итоге он таки не удержался и выпил воду, но после вновь засомневался в том, существовала ли вода в действительности, и даже в том, хотелось ли ему пить.

– Хм, смешно, – губы Рэя скривились. – Что это? Современная вариация истории о Фоме неверующем?

– Абсурд всегда смешон, независимо от привязки к временам и лицам. Подумайте, не над собой ли смеётесь, Рэй?

Рэй покачал головой и как нарочно не удержался, хохотнул:

– Хэх! Красиво вы меня припечатали, ничего не скажешь! Где вы так навострились в риторике, Форман? У вас явно классическая школа, не отрицайте! Погодите-ка, я угадаю… Европа, какой-нибудь католический университет… Нет, не какой-нибудь, а, вероятнее всего, один из самых уважаемых… Кстати, вы, часом, не знакомы с Манфреди? Я в своё время зачитывался его «Последним легионом»…

– Подумайте! – нажал тоном Форман, продавливая сеть предположений Рэя. – Подумайте о том, что разум человека и в устройство-то Вселенной проник вовсе не одним лишь умением осознанно наблюдать и сопоставлять, а благодаря скрытой, неконтролируемой сознанием части, для которой разум – лишь рождённая волнами пена. И – как вы, с вашими способностями, несомненно можете догадаться, – Форман выделил сарказмом свою оговорку, – волны сии валандаются отнюдь не в корыте сумбурных фантазий, а образованы движениями неописуемой, непостижимой для рассудка стихии, что чувствует и знает напрямую – без посредства расчётов и доказательств!

– Вот пусть это «скрытое» служит разуму и дальше, кто же против, – пожал плечами Рэй. – Однако, рассуждая здраво…

– То есть, с рациональной стороны, – вставил Форман.

– …научное миропонимание вполне обладает всем необходимым, чтобы справиться безо всяких дополнительных, а следовательно лишних, «сверх» и «над».

– Кое-чего всё же нехватает. Отсутствует нечто принципиально важное для человека как не просто мыслящего, но – нравственного существа. Справедливость! Высшая, Вселенская справедливость!

Рэй фыркнул.

– Простите, Форман. Я было подумал, что свет истинного знания прямо вот сейчас снизойдёт на меня. А вы: «Справедливость!» – и он снова фыркнул. – Вовсе ни к чему было приплетать эту фикцию, правда. Не в наш с вами разговор, по крайней мере. Выдуманная, насквозь субъективная категория, лишь вводящая в заблуждение, вот что такое…

– Та справедливость, которую имеете в виду вы, Рэй, именно таковой и является. Но это не относится к Высшей справедливости.

– Высшая справедливость?! Вы это всерьёз?! Ну и что же это такое, объясните мне?!

– Равенство всех людей перед Богом. Не абстрактное равенство людей между собой, а абсолютное равенство именно перед Высшим существом – всеведающим, всемогущим, господином всего сущего. Значение имеет только то, с Ним ты или против. Середины нет. Исходя исключительно из этого критерия, каждый получает по заслугам, «не на лица зря». А вот как раз если Высшая справедливость отрицается, вот тут-то и начинается эта самая «насквозь субъективная категория» – закон джунглей, когда «справедливость» устанавливает сильнейший, наука ему в помощь!

– Снова-здорово! Если имеет место быть Высшая справедливость, значит, имеется и Высшее существо, её реализующее, а если Высший судия как таковой отсутствует в природе, значит, и никакой Справедливости с большой буквы тоже нет – эти две категории принципиально нераздельны. И вот мы опять упёрлись в то, что доказать наличие Бога никоим образом не представляется возможным, а следовательно, и Высшая справедливость остаётся за гранью доказуемого. Мы сделали круг и споткнулись на том же самом месте, Форман!

– Люди далеко не идеальные существа, ограниченные множеством объективных и субъективных факторов. Как доказать то, что недоступно пониманию? Никак, наверное. Ни доказать, ни принять доказательства. Разум спотыкается, не в силах преодолеть парадоксы, что возникают вследствие проекции метафизического в мир человека. Но от запредельной реальности не деться никуда, и потому не прекращаются попытки объяснить необъяснимое, возникают новые и новые вероисповедания, а старые обрастают запутанными и противоречивыми условностями. Да, люди ошибаются, но вера – отнюдь! Если речь, конечно, об истинной вере. Вы, Рэй, в своей критике сосредоточились на ошибках и противоречиях религиозной интерпретации действительности, а не на сути. А суть такова, что даже в самой нелогичной с точки зрения научного подхода религии, признающей Господа, который повелевает и управляет Вселенной и всякой тварью в ней, больше справедливости – гуманизма, добра, если хотите, – чем в любом, даже сверхсовершенном, «социальном конструкторе»!

– Громкие слова, содержащие истины не больше, чем рекламный плакат! Чего требует религия? Безусловного исполнения воли божества, в чём бы она ни проявлялась, соблюдения предписаний, продиктованных служением ему. И именно это в рамках конкретного вероисповедания считается благом – «добром», так сказать. Ну а неисполнение воли и предписаний, соответственно, «злом». Гуманизм? О нём при таком условии даже заикаться смешно! Всё подчинено воле Бога! Всё! «Добро» и «справедливость» – лишь частные случаи тотального подчинения! А вот если же, напротив, исходить из приоритета добра, то действительно «добрых» вероисповеданий, пожалуй, и не найдётся. К тому же ещё понять надо, что же это в действительности такое – добро…

– Безбожие пропитано сомнением! Этот яд растворяет всё! И ваши, Рэй, слова, они на самом деле о том, что, лишённые стержня веры, безбожники сомневаются и в справедливости, и в добре, имея их каждый на свой лад! Но что же плохого в подчинённой роли добра, если это понятие определяет сам Бог? Не выдуманный, а Тот, кто есть? Кто есть основа основ и опора для духа? Кто есть оживляющий источник в пустыне – для верующих в Него, но в то же время есть и сама пустыня – смерть для тех, кто пренебрёг…

– Да есть ли?!

– Вы окончательно и бесповоротно приговорили себя к безбожию? Обрекли на брожение в тумане со своим, личным, пониманием добра, а по сути-то – с отсутствием такового вообще! Вы же ищете ответы, Рэй! Почему же с таким упорством не хотите увидеть тот, что прямо перед глазами?!

Рэй готов был, кажется, вспыхнуть, но сдержался, покусал губу. Махнул рукой.

– Как ни спорь, какие ни приводи аргументы, а в конечном итоге