Когда ты сменила желтую 127-ю на новую красную машину, наши отношения изменились, и я должна была сама ходить в зачарованные края, в края иллюзий.

«Завтра твоя девочка сможет сама идти по дорогам жизни, наполненным слезами и мечтами, и, может быть, в ее сердце будет своя рана». Ты помнишь эти слова?

Я их помню. Всегда.

— Пойду куплю сигарет, — сказал он, выходя, сильно хлопнув дверью.

Я курила последнюю, валяясь на диване, под впечатлением от лиц и голосов по телевизору. Кивнула, глядя перед собой.

Когда я слушала, как открывается и закрывается дверь лифта, как будто вспышка неожиданно мелькнула перед глазами и наполнила меня нечеловеческой энергией. Я побежала к окну и схватила его сотовый, лежавший на подоконнике.

Клавиши скользят у меня в руках, я быстро смотрю на входящие сообщения: нет ничего, что могло бы меня обеспокоить, хотя на секунду я предчувствую, что он мог бы написать чей-то чужой номер как мой или как номер своей матери. Я читаю тексты всех сообщений, и предчувствие исчезает.

Хриплый кашель заставляет меня вздрогнуть; я ощущаю дуновение ветра. Рядом — женщина в черном.

Я смотрю на нее и говорю: «Какого хрена тебе надо? Я занята. Ты не вовремя».

Она улыбается и шепчет каркающим голосом: «Мне нравится то, что ты делаешь. Ты должна знать все. Давай, давай, контролируй любое его движение, следуй за каждым его шагом, вслушивайся в его слова: он может солгать тебе в каждый миг. Я здесь, чтобы помочь тебе понять: реальность не такая, какой ты ее представляешь».

«Да? — спрашиваю я презрительно, — а ты что о ней знаешь?»

Она не отвечает, идет на кухню, наливает немного воды в стакан. Молча поворачивается ко мне, выплескивает воду из стакана, но вода, к моему удивлению, не растекается, а образует прямую горизонтальную линию в воздухе. Линию, которая обрывается в нескольких сантиметрах от моего лица.

Я смотрю на женщину и взволнованно спрашиваю: «Что это?»

Она, скрестив руки на груди, с улыбкой отвечает: «Это твоя реальность. Прозрачная, ясная, текучая. Ты налила ее в сосуд и теперь живешь в ней. Но эта емкость — не та, в которой реальности надлежит находиться. То, что у тебя перед глазами, — это твоя реальность, а истинная — прямая, совершенная линия, в то же время расходящаяся в разные стороны. Эта линия — ты».

«Ты пытаешься мне сказать, что я делаю неправильный выбор? Да?»

Она трясет головой, подходит ближе и замораживает воду, которая по-прежнему висит в воздухе.

«Послушай, — говорит женщина, — до сих пор ты скрывала свою подлинную природу, потому что в тебя заложено представление о нормальной и спокойной жизни. Но ты ее не хочешь, никогда не хотела. Твоя попытка проконтролировать его — это только начало. Поэтому хватит болтать, посмотри повнимательнее, что еще есть в этом хреновом телефоне, и хорошенько об этом подумай».

Женщина опять закашлялась и исчезла. Растворилась.

Исчез и ручеек, который плавал в воздухе в нескольких сантиметрах от моего лица, в комнате снова стало холодно и шумно.

Нисколько не потрясенная, как будто только что открывала дверь соседке, зашедшей попросить пару лимонов, я продолжила изучать досье из «дьявольского аппаратика».

Вижу новое имя во входящих звонках: Виола.

Ну и кто же такая эта Виола?

Тут же в моем воображении возникают черты нежного, но неприятного лица, длинные ухоженные руки, стройные изящные ноги, великолепный зад.

Внезапная дрожь, резкая почти до боли, проходит по моим мышцам. Рот кривится, дрожит, удары сердца становятся сильнее. Озноб сменяется волной жара, бросающей меня в дрожь.

И когда смутные образы роятся в моей голове, увлекая меня в темные неизведанные дали, он открывает дверь.

Одна — высокая и худая, с обожженным лицом, закутанная в коричневую шаль. Показывает изрезанные запястья.

Другая — маленькая блондинка с голубыми глазами в фиолетовой шляпе и сиреневой шали. Она похожа на циркачку. У нее ампутированы ноги.

Мать и дочь держатся за руку, у дочери — белая собачка, которую она тащит за ошейник. Девочку зовут Обелинда, у нее коричневая рубашка в цветочек, застегнутая до самого верха, мама почти такая же, у них только разный цвет глаз. Они убили себя газом.

Турецкая пара улыбается, они только что с собственной свадьбы. Они прекрасны, счастливы, она одета в красное. Я видела, как машина размазала их по стене.

Когда моя душа соединяется с телом, я прежде всего думаю: какой смертью я умерла, по мнению этих людей?

Болит голова.

Когда мы смотрим комедию, над которой не смеемся, Томас рассказывает свой сон.

Ему снилось, что мы сидим за сервированным столом, скатерть белая-белая, стол накрыт безупречно. Я наливаю красное вино в бокал, рассеянно роняю его на скатерть — на ней расплывается пурпурное пятно. Тогда я начинаю плакать, говорю, мне жаль, мне жаль, а он обнимает меня и утешает, что ничего не произошло, что с ним тоже могло такое случиться. Тогда он тоже проливает вино. Но я продолжаю плакать. Его пятно покрывает мое, он говорит: «Видишь? Теперь никто не заметит то, что ты сделала».

Он заканчивает рассказ и молча смотрит на меня.

Я знаю: он боится. Я знаю: он знает, что я боюсь. Мы оба знаем: этот проклятый страх нас убьет.

Я слишком слабая, чтобы победить этот страх, тем более что в глубине души мне нравится это ощущение. Но желание любить его пересиливает страх.

Сегодня он опять ушел не попрощавшись. Вчера вернулся домой без сюрпризов: ни мороженого (раньше он почти каждый вечер приносил мне мороженое и много-много вишни), ни фильма из видеотеки, ни поцелуя.

Вчера утром, пока он чистил зубы, я ворвалась в туалет не постучав и увидела, как он стоит на коленях на полу и изучает унитаз.

— Что ты делаешь? — спросила я.

Он, смущенный, ответил:

— Ничего.

Я сразу поняла, что он там ищет.

— Я его выбросила, — сказала я, — нечего там искать.

— Я знаю, я не такой сумасшедший, как ты, — жестоко ответил он, убивая меня своим взглядом.

Как и в первые месяцы нашего романа, мы не занимаемся любовью. Но это вдох перед тем, как нырнуть, — чудесная эротическая игра. Сегодня это невыносимо больно, но я знаю, что боль станет еще невыносимее, если мы все-таки это сделаем. Я не хочу больше любить его.

Его тело — словно музыкальный инструмент. Оно похоже на прекрасное пианино, украшенное черными и белыми клавишами. Мои пальцы двигаются по ним легко и уверенно, хотя опыта игры у меня почти нет. Я импровизирую, но его прерывистое дыхание и блеск глаз дают мне понять, что ему нравится мелодия.