Сейчас предпочитаю промолчать. Не желаю спорить только потому, что все закончилось благополучно. Не хочу лишний раз ни увиденные мерзости воспроизводить, ни свои эмоции.

Все. Идем дальше.

Идем и спотыкаемся, когда Таир говорит:

— Сейчас отдыхай. Завтра повторим попытку.

Ну, естественно. Цель ведь еще не достигнута. А когда это Тарский свои дела до победы сворачивал? Сегодня он сказал этим извращугам, что мы еще не готовы. А в следующий раз что будет?

— Я видела, как ты забрал окурки, которые оставил этот мужик. Зачем? Неужели у тебя есть возможность проверить его ДНК? — Молчит, а молчание Тарского, как мы знаем, это всегда «да». — Кто ты такой, черт возьми?

Не в первый раз задаю этот вопрос, но ответа, конечно, не получаю. Я его в принципе и не жду уже.

— Я ухожу. На вахте остается Федор. Если что, обращайся к нему.

Молчу, словно мне все равно. По тому, что оделся, ведь уже догадалась, что собрался куда-то среди ночи.

И пусть… Плевать.

— Конечно, — выдыхаю, потому как он, похоже, ждет какой-то реакции. — Война продолжается, — заключаю сердито. Но он и после этого не уходит. Вот чего ему сейчас надо? Зачем сообщать об уходе и продолжать сверлить меня взглядом? — Ты идешь? Вода остыла, я замерзла.

— Выбирайся, — невозмутимо отбивает. — Или тебе помочь подняться?

Безусловно, какое-либо стеснение после всего, что было, не имеет никакого смысла. И все же мне неловко вставать, когда Тарский так пристально наблюдает. Только злость и выталкивает. Поднимаюсь и, не глядя на него, перешагиваю бортик. В спешке свалилась бы, он придерживает. Не благодарю, наоборот, отталкиваю и хватаю с крючка махровый халат. Набрасываю прямо на мокрое тело и опрометью вылетаю из ванной.

Пока одеваюсь, слышу трель звонка, и вскоре из прихожей доносятся приглушенные голоса. Решаюсь выйти только после того, как дверь хлопает второй раз.

— Привет!

Собиралась, не дожидаясь Гордея, уйти спать. Однако Федор своей улыбкой пробуждает внутри меня тоску, которую я в своей груди пригрела, как змею. Захлебываясь одиночеством, мечтаю с кем-либо спокойно поговорить, хоть и понимаю, что Федя, каким бы милым и любезным ни казался, с Тарским заодно.

— Не улыбайся!

В ответ на это обиженное требование мужчина смеется и шагает ко мне.

— Кто тут у нас не в настроении?

— И прекрати со мной разговаривать, как с пятилеткой! Кстати, твой акцент ужасен!

— Прискорбно, — неизменно строит из себя добряка.

— Что именно?

— То, что ты злишься на меня.

— Будто тебе не все равно… — ворчу и зачем-то усаживаюсь на диван, словно собираюсь задержаться.

— Нет, не все равно, — Федор опускается в кресло напротив. — Я, в отличие от брата, понимаю, что с тобой лучше дружить.

— Не напоминай о нем. Дай отдышаться свободно.

— Как скажешь, Катрин. Хочешь, посмотрим что-нибудь по телевизору? — бросает быстрый взгляд на часы, стрелки которых перемахивают полночь. — Или ты устала?

— Не знаю… — неуверенно отвечаю я. — Устала, но… Честно говоря, я голодная.

— Прекрасно! Не могу упустить возможность продемонстрировать свой кулинарный талант.

— Ты умеешь готовить?

Смотрю Федору в спину, так как он уже направляется в кухонную зону.

— Целых три блюда. Омлет, глазунью и манную кашу.

— О, впечатляюще!

— На самом деле да. Ты не представляешь, как сложно в первом варианте не сжечь низ. Сохранить желтки целыми и жидкими — во втором. А в третьем — приготовить эту бесячую крупу без комков. Последнее вообще высший пилотаж!

— Нет, не представляю, тут ты прав, — со вздохом сажусь за барную стойку. Подперев ладонью лицо, лениво наблюдаю за тем, как Федор достает из холодильника яйца и ветчину. Сама-то я вообще ничего не умею. К плите подхожу, только чтобы вскипятить чайник. — Почему Тарский такой непрошибаемый? Расскажи о нем хоть что-нибудь… — выдаю вдруг и тотчас замолкаю.

Федор слегка хмурится, но от ответа не уходит.

— Думаю, тип характера такой. Не подвержен сильным эмоциональным колебаниям. Собран, уравновешен, целеустремлен. Фокусируется на том, что имеет первостепенную важность. Жестокость без крайней нужды не проявляет.

— Тоже так думала. Раньше, — с горечью делюсь своими личными наблюдениями. — Сейчас вижу немного иначе.

Федор молча взбивает яйца, что-то к ним подмешивает, ставит на плиту сковороду, ждет, пока та разогреется, выливает смесь и только после этого вновь смотрит на меня.

— Сложно объяснить, Катя. На самом деле сложно. Сейчас ты не понимаешь, но значишь для него больше, чем думаешь. Больше, чем я сам мог когда-либо предположить.

Многим позже я лежу в кровати и без конца прокручиваю в голове то, что услышала. Никак эти слова не натянешь на то, что вижу я сама. На то, как поступает Гордей, и какие жестокие вещи порой говорит.

«Это ведь ты меня любишь. Не я тебя».

Сердце раз за разом сжимается и кровоточит, когда эти слова воспроизвожу. Тут никакого многоточия не поставить. Никаких запасных вариантов не обнаружить. Никакой надежды не отыскать.

Но я, как ни стараюсь, не могу свои чувства просто взять и выкорчевать. Засело настолько глубоко, что невозможно иссечь, не травмировав окружающие волокна. Может, оно как-то само со временем иссохнет и превратится в черствую точку, с которой можно прожить до так называемой старости?

Нужно просто перетерпеть. Нужно.

Скоро все закончится.

Я уеду, и мы больше никогда-никогда не пересечемся. Никогда не увижу суровое лицо Тарского. Не поймаю пронизывающий и будоражащий взгляд. Не услышу сильный голос и его неподражаемое, грубоватое и требовательное «Катенька».

Только почему от одной мысли об этом мне становится еще хуже?

По спине слетает дрожь, когда улавливаю за спиной тихие шаги. Пока Таир раздевается, не разворачиваюсь и никак не выдаю того, что еще не сплю. Матрас пружинит и, мелко вибрируя, посылает по моей коже новую волну мурашек.

Одеяло натягивается, и я машинально задерживаю дыхание. Не то чтобы у меня есть возможность не дышать на протяжении всей ночи. Думаю, что таким образом можно подготовиться, прежде чем дыхательные пути и сами легкие заполнит мужской запах.

— Дыши, Катя.

Нет, не срабатывает. Обволакивает и кружит голову.

— Откуда ты знаешь, что я не сплю? — спрашиваю, оборачиваясь.

Ничего не могу с собой поделать. Пытаюсь рассмотреть его лицо в проникающем через окна слабоватом лунном свете. Гордей лежит на спине, закинув одну руку за голову. Спустя пару секунд скашивает только взгляд, оставаясь в том же положении.