Сразу после построения в числе самых расторопных или торопливых заторопился к машине. Нет никакого желания задержаться и поболтать с офицерами. Закинул узел с вещами в кузов грузовика, сам перелез через борт в компании механиков и лётчиков, перебрался ближе к кабине. Водитель с помощью кривого стартёра запустил мотор, заскочил в кабину и, перегазовав, резким рывком тронулся, вызвав законное возмущение пассажиров. Кое-кто не удержался на узких деревянных скамейках, завалился назад, на соседей, и образовал на дне кузова этакую кучу малу.

— О, вот и мои новые сапоги! — рядышком примостился Вознесенский, покосился с намёком на плотно увязанный тючок с вещами. Вытянул из кармана портсигар, раскрыл и достал папиросу. Не успел поднести её ко рту, как нас снова тряхнуло. Бедолага тут же прикусил язык, выругался и так же крепко, как и я, вцепился в крышу грузовика при очередном прыжке на неровности поля. И сразу же несколько раз сильно хлопнул открытой ладонью по крашенной в защитный цвет фанере. — Эй, Матвеич, дави на педаль тише, не дрова везёшь!

Само собой, в ответ ничего вразумительного не прозвучало, но тому, что поручика явно услышали, свидетельствовало сразу же стихшее завывание двигателя. И грузовичок пошёл медленнее и уже не прыгал по неровностям поля резвым зайчиком, а почти плавно и солидно переваливался с боку на бок.

Вот вроде бы ровное на первый взгляд поле, а быстро ехать невозможно. А взлетать тогда как с него? Как разбегаться и садиться аэроплану? Посмотрим. Память подсказывает, что никаких проблем с этим не возникало. А почему так, даже не задумывался ранее. Вроде бы как специально укатывали полосу для взлёта и посадки.

Вот и наши ангары. Часовые уже сняты, кое-где копошатся служивые, некоторые ворота-шторки распахнуты настежь. Грузовичок притормаживает пару раз по требованию, пыхтит, ворчит, нетерпеливо дожидаясь, пока очередная группка механиков покинет его низкий борт. Грузоподъёмность и объём кузова не впечатляют габаритами, поэтому он быстро опустел. Остались лишь мы с Андреем. А автомобиль радостно и облегчённо рванулся к зданию метеостанции. Там будет общий сбор пилотов эскадрильи.

Начали выгружаться, и только сейчас я вспомнил про так и валяющийся сиротливо под ногами тючок. Надо было перед своим ангаром попросить остановиться и выгрузить его… Забыл в суете. Ладно, придётся на своём горбу тащить. Ничего, управлюсь, тут недалеко. И кстати:

— Андрей, а почему твои сапоги-то?

— А чьи же ещё? Твои-то, что на тебе были, порезали. Вместе с галифе. А жаль, знатные они у тебя были, кавалерийские. Тут же, на поле, когда тебе шины на ноги накладывали, и порезали. Иначе не снять было. И выкинули их. Забыл, что ли? А-а… — тут же растерялся и смутился. Видимо вспомнил, что я без сознания тогда был. Но быстро опомнился и продолжил с задорным напором: — Я тебе новые взамен порезанных купил и отнёс в госпиталь. И брюки и сапоги. Как бы ты оттуда после выписки до квартиры добрался? Босиком при форме или в казённых тапочках? А верный товарищ о тебе позаботился, цени! — И как бы между прочим добавил: — Так что мне компенсация положена. Вот сапогами и возьму.

И заливисто рассмеялся.

Я только хмыкнул в ответ:

— Да забирай, не жалко. Только зачем тебе вторая пара? — И потянулся к узлу.

— Ты что? Я же пошутил! — перехватил мою руку Андрей. — Даже не думай, иначе обижусь. — И тут же лукаво усмехнулся. — Впрочем, ты можешь сегодня вечером нам пару французского красного на стол выставить в собрании, я не откажусь.

— Выставлю, договорились. Сегодня или в следующий раз, но обязательно выставлю.

Нет, не готов я ещё к такому плотному общению. Не успеваю за быстрыми сменами чужого настроения, за оборотами речи, за сменой поведения. Привыкать необходимо быстрее, а то наверняка окружающим меня людям странным кажусь. Даже мой друг иной раз после своих шуток поглядывает как-то настороженно, удивлённо, что ли. Моей ответной реакции удивляется? Или её отсутствию? Ладно, просто нужно немного больше времени на полную адаптацию. Память реципиента одно, а личные впечатления и реакции — совсем другое.

Расселись в курилке. Один в один такая же, что и у мастерских, только размерами чуть больше. А-а, припомнил, почему. Именно здесь и происходят так называемые предполётные указания и межполётный разбор. Ладно, летом, а зимой как же? Впрочем, до зимы ещё времени много, начальство что-нибудь придумает. А пока есть время оглядеться.

Я вчера немного ошибся, издалека плохо было видно, что это за домик на невеликом холме, похожий на товарный вагончик. А это как раз и есть с одного входа метеостанция, а с другой стороны караульное помещение аэродромной охраны. Там даже своя курилка небольшая организована, как раз отдыхающая смена крутится, дымит папиросами. За домиком прямоугольный сруб небольшой часовни, побеленной известью, с крестом на маленьком куполе. Чуть сбоку, в стороне от домика, почти у подножия холма выкопан большой погреб, рядом с которым пост с часовым. И высокая, метров десяти, мачта на металлических тросах растяжек с огромным полотнищем обвисшего безвольно флага. Ветра-то нет.

Грузовичок пропыхтел ещё несколько раз туда-сюда, народу у ангаров прибавилось, выкатили аэропланы, механики начали суетиться вокруг них. И в курилке добавилось офицеров, завязался весёлый непринуждённый трёп ни о чём. Правда, без моего участия. Все шестеро пилотов собрались, доктор присоединился к нашей тёплой компании, метеоролог. Командира и инженера ждём. Потихоньку рассматриваю собравшихся. Судя по всему, со всеми у меня ровные приятельские отношения были. Останутся они такими или нет дальше, посмотрим. А пока, на первый уже лично мой взгляд, люди как люди, офицеры как офицеры. Самое главное, врагов и недоброжелателей среди них нет. Такая у меня появилась уверенность. Пока поверю.

Андрей что-то смешное рассказывает, вызывая периодически весёлый смех собравшихся. Задымили папироски, пришлось отодвинуться и пересесть в наветренную сторону.

— Поручик, вы что, после госпиталя курить бросили? — тут же заметили моё демонстративное движение окружающие. И самый молодой из присутствующих в курилке не удержался от любопытства и вопроса. А глаза-то как горят от интереса.

— Правда, прапорщик, правда.

— Как же так, Сергей Викторович? Разве так можно? А традиции? — растерялся Миневич. Да и остальные присутствующие примолкли, вроде и в стороны смотрят, но я спинным мозгом чую, что всё внимание ко мне приковано.

— Понимаете, Николай Дмитриевич, у меня в госпитале было достаточно времени над этим подумать…

А народ-то снова глаза в сторону отвёл. Каждый из них где-то в глубине души не желает оказаться на моём месте в той аварии. Нет, это не страх и не боязнь полётов, иначе бы не летали, просто неосознанная опаска. Отсюда из этой опаски и происходит вся показная авиационная бравада, традиции эти надуманные, дабы показать свою избранность и бесстрашие… Папироски, усы, бороды, позёрство. Скоро начнут в кожаных куртках по городу ходить…

— Решил, нечего здоровье папиросами гробить. Лёгкие у меня одни, других не дадут. Традиции же… Всё должно быть в меру и к месту. Мне вот в госпитале пришлось усы сбрить. Да-да, не удивляйтесь, сбрили, потому как волосы могли в рану на лбу попасть…