Беспорядочное поведение публики подало повод думать, будто комедия была прервана, не доиграна; будто все актеры, кроме Мартынова, удалились со сцены поневоле, не докончив своих ролей; будто г. Мартынов, оставшись на сцене один, поступил так по собственной воле и импровизировал(!) тот заключительный монолог, в котором осуждается автор пьесы и который, по свидетельству даже врагов моих, „вызвал единодушные рукоплескания“! Все это неправда. Я не мог возражать своевременно, потому что боялся дурных последствий по моей службе. В действительности было так: публика, сама того не зная, дослушала пьесу до конца; актеры доиграли свои роли до последнего слова; пред монологом Мартынова они оставили сцену все разом, потому что так им предписано в моей комедии; г. Мартынов остался на сцене один и произнес монолог, потому что так он обязан был сделать, исполняя роль Кутилы-Завалдайского. Следовательно: публика, думая рукоплескать Мартынову как импровизатору и в осуждение автора, в действительности рукоплескала Мартынову как актеру, а мне — как автору! Так сама судьба восстановила нарушенную справедливость; благодарю ее за это»[136].

Что же это за «Фантазия», наделавшая столько шуму в театральной жизни Петербурга? Редактор журнала «Пантеон», критик Ф. Кони в своем обзоре сценических новинок забавно пересказывает сюжет пьесы и тот эффект, который произвела она на публику:

«Давно ведется поговорка, что у каждого барона своя фантазия. Но вероятно со времени существования театра, никому еще не приходило в голову фантазии, какую гг. Y и Z сочинили для русской сцены. Представьте себе старуху, которая больше всего любит гадкую моську и меньше всего свою воспитанницу Лизаньку. Вдруг к этой воспитаннице сватаются шесть женихов: Фемистокл Мильтиадович Разорваки, грек, отчасти лукавый и вероломный, как сказано в афише, Касьян Родионович Батог-Батыев, татарин, торгующий мылом, Адам Карлыч Либенталь, немец — не без резвости (как гласит афиша), Мартын Мартынович Кутило-Завалдайский — человек приличный (по афише), Георгий Александрович Беспардонный — по афише же — человек застенчивый, и Фирс Евгеньич Миловидов, человек прямой — тоже по афише, и грубиян — на деле. Весь этот разнохарактерный дивертисман ухаживает за Лизанькою, чтобы получить ее руку, но один только немец Либенталь догадался, что для этого вернее ухаживать за моськой старухи. В минуту, когда старуха принимается за рациональный анализ лестных предложений разнокалиберных искателей, у нее пропадает ее моська Фантазия. Рука воспитанницы назначена тому из женихов, кто отыщет Фантазию. Действие происходит в лесу. Гром, молния, дождь и завывание ветра. Оркестр играет бурю из „Севильского цирюльника“. По сцене бегают разные собаки. Женихи решаются каждый изловить какую-нибудь собаку, и, окарнав ее так, чтобы она походила на моську, представить на милостивое усмотрение старухи. Все они являются к ней, кто с подстриженным пуделем, кто с бритой шавкой, кто с бесхвостым стриксом, Миловидов даже с картонной моськой, купленной в игрушечной лавке. Один только немец приносит настоящую Фантазию и получает руку Лизаньки. Однако соперники составляют против него интригу, но чем их замысел должен развязаться, мы сказать не можем, потому что публика, потеряв всякое терпение, не дала актерам окончить эту комедию и ошикала ее прежде опущения занавеса. Г. Мартынов, оставшийся один на сцене, попросил у кресел афишку, чтобы узнать, как он говорил: „кому в голову могла придти фантазия сочинить такую глупую пьесу?“ Слова его были осыпаны единодушными рукоплесканиями. После такого решительного приговора публики, нам остается только занести в нашу летопись один факт, что оригинальная фантазия удостоилась на нашей сцене такого падения, с которым может только сравниться падение комедии „Ремонтеры“, данной двенадцать лет тому назад и составившей эпоху в преданиях Александринского театра»[137]. (Следует отметить, что в сезоне 1839/40 года комедия Вас. Мирошевского «Ремонтеры» прошла всего дважды и с треском провалилась. — А. С.)

И еще об одном отзыве нельзя не упомянуть. Он принадлежит Р. М. Зотову — рецензенту самой популярной газеты николаевского времени «Северная пчела»:

«Признаемся, Фантазия превзошла все наши ожидания. Нам даже совестно говорить о ней, совестно за литературу, театр, актеров и публику. Это уже не натуральная школа, на которую мы, бывало, нападали в беллетристике. Для школы Фантазии надобно придумать особенное название. Душевно и глубоко мы благодарны публике за ее единодушное решение, авось это остановит сочинителей подобных фантазий. Приучив нашу публику наводнением пошлых водевилей ко всем выходкам дурного вкуса и бездарности, эти господа воображают, что для ней все хорошо. Ошибаетесь, чувство изящного не так скоро притупляется. По выражению всеобщего негодования, проводившему Фантазию, мы видим, что большая часть русских зрителей состоит из людей образованных и благонамеренных»[138].

Итак, окончательный вердикт: пошлый водевиль со всеми выходками дурного вкуса и бездарности.

Так начинал Козьма Прутков. Хотя авторы укрылись за литерами Y и Z, по существу это было уже чисто прутковское сочинение, искрометная пародия на водевиль.

Причина провала «Фантазии» на сцене Александринского театра и состояла как раз в том, что ни публика, ни критика не восприняли пьесу как пародию. Ее сочли плохим водевилем. Публика не уловила юмора в отношении авторов к жанру, зато всех задело и оскорбило то, что, по мнению зала, авторы позволили себе насмешку над зрителем. Первым оскорбился император, и зал дружно с ним согласился. Заметим, что у авторов пьеса кончается конфузом; он заложен в сам сюжет. Последний монолог вышедшего к рампе Кутилы-Завалдайского — рискованная самопровокация, требующая понимания зала. Борьба героя с автором. Наговоры на автора. Насмешка над водевильными сюжетами. Гротеск. Абсурд. Все было рассчитано на ироническое восприятие публикой, а его-то у зрителей и не нашлось.

Два начала, которые определят будущий творческий облик Козьмы Пруткова — пародийность и алогизм, — уже развернуты в «Фантазии», а в заключительном монологе пьесы присутствует доходящая до гротеска сатирическая острота.

ЯВЛЕНИЕ XII

Кутило-Завалдайский (осматривается и, видя, что никого уже нет на сцене, подходит к рампе и обращается в оркестр)

Господин контрбас!.. Пcт!., пcт!.. Господин контрбас! одолжите афишку. (Принимает афишку, поданную ему из оркестра.) Весьма любопытно видеть: кто автор этой пьесы? (Смотрит в афишку.) Нет!., имени не выставлено!.. Это значит осторожность! Это значит совесть не чиста… А должен быть человек самый безнравственный!.. Я, право, не понимаю даже: как дирекция могла допустить такую пьесу?[139] Это очевидная пасквиль!..[140] Я по крайней мере тем доволен, что, с своей стороны, не позволил себе никакой неприличности, несмотря на все старания автора! Уж чего мне суфлер не подсказывал?.. То есть, если б я хоть раз повторил громко, что он мне говорил, все бы из театра вышли вон. Но я, назло ему, говорил все противное. Он мне шепчет одно, а я говорю другое. И прочие актеры тоже совсем другое говорили; от этого и пьеса вышла немного лучше. А то нельзя было б играть! Такой, право, нехороший сюжет!.. Уж будто нельзя было выбрать другого?[141] Например: что вот там один молодой человек любит одну девицу… их родители соглашаются на брак: и в то время, как молодые идут по коридору, из чулана выходит тень прабабушки и мимоходом их благословляет! Или вот что намедни случилось, после венгерской войны[142], что один офицер, будучи обручен с одною девицей, отправился с отрядом одного очень хорошего генерала и был ранен пулею в нос; потом пуля заросла; и когда кончилась война, он возвратился в Вышний Волочек[143] и обвенчался со своей невестой… Только уже ночью, когда они остались вдвоем, он, по известному обычаю, хотел подойти к ручке жены своей… неожиданно чихнул… пуля вылетела у него из носу и убила жену наповал!.. Вот это называется сюжет!.. Оно и нравственно и назидательно; и есть драматический эффект! (Занавес начинает опускаться.)