взглядом и, видя, что я не собираюсь ей отвечать, ушла. Я огляделась, каморка маленькая, закопченные стены, земляной пол. Где это я? Скоро вернулась Диена и принесла деревянную миску с какой-то кашей. Есть хотелось до одури. Слопала кашу за минуту и облизываясь с надеждой посмотрела на женщину. Та смутилась:

– Больше нет.

– Нет так, нет. – Пожала плечами. Моя одежда сгорела, Диена принесла свои вещи. Слава богу, хоть не сарафан, разбаловалась я с эльфийскими одежками.

– Рассказывай. – Грубовато сказала я, девушка не вызывала положительных эмоций. Думать о том, что произошло, не хотелось. Это как ковырять заживающую рану, Диена согласно кивнула.

– Я… мы… – начала она, потом задержала дыхание и выпалила, – мы знаем, что ты Дитя Алорна.

– Чудесно, – отстраненно кивнула ей головой, – и что же вам надо? Хотя нет, скажу сама, денег.

Я думала Диена начнет радостно скакать и говорить свои желания, но она сжала кулаки и позвала кого-то

– Мирелла, войди, пожалуйста.

В каморку зашла старенькая женщина, держащая на руках тяжелый сверток. Сверток дрыгался и агукал. Диена подхватила сверток и развернула одеяло. Рядом со мной лежал младенец. Черт, а я и забыла, ведь Диена была беременной. Как быстро время бежит. Ребенок ухватил свой пальчик и усиленно зачмокал. Против воли на моем лице появилась улыбка. На меня смотрели большие голубые глаза его бабушки. Как он похож на Фиону. Комок появился в горле и почти перекрыл дыхание. Невыплаканные слезы напряжением сдавили виски. Постаралась взять себя в руки:

– Зачем ты мне его показываешь Диена?

– Посмотри на него вторым зрением. – Тихо попросила она.

Я все еще была слаба, но посмотреть не составило труда. На том месте, где лежал ребенок, шевелилось черное пятно. Оно было таким насыщенным, что рассмотреть очертания тела было невозможно. Ого, да у нас тут, сильный темный маг вырисовывается. Я уже нормальным зрением посмотрела на малыша, потом на замершую Диену:

– Он будет очень сильным магом, – сказала я.

– Темным… – С дрожью продолжила Диена. Я с удивлением посмотрела на несчастную женщину. Та закрыла лицо руками. Мне стало неприятно, что ей вообще надо то. Диена опять посмотрела на меня и почти прорыдала.

–Если кто ни будь, узнает, что наш сын темный, его убьют, понимаешь?

Женщина схватила дитя и прижала к груди. Было в этом жесте столько отчаянья, что мое сердце, покрытое толстым слоем пепла, ожило. Против воли из глаз брызнули слезы. Не заметно вытерла катящиеся по щекам капли. Саккараш шатром накрыли плечи, словно, успокаивая. Интересно, почему Диена не пугается. Женщина вроде бы уже успокоилась и отдала ребенка старухе, та, покряхтывая от тяжелого малыша, ушла.

– Я хочу, – Диена на секунду замолчала, – чтобы ты забрала его магию.

Я замерла, но её просьба, не признана и я спокойно говорю:

– Богини не одобрили твоего желания Диена. Но я помогу по-другому, запечатаю магию твоего сынишки. Он слишком сильный и вы не справитесь с ним в дальнейшем. Когда же он станет совершеннолетним, любой маг сможет нарушить печать, и магия в твоем малыше начнет постепенно просыпаться сама. Только печать ставить надо хотя бы через полгода жизни сейчас нельзя.

Да-а я сама очень удивилась, откуда у меня такие знания, но видимо Нехта опять решил вмешаться.

–Ты можешь жить здесь, – просто сказала Диена, искать тебя тут не будут.

Так началась моя новая жизнь. Не хотелось, чтобы кто-то знал, что я жива. Висак рассказал, что молодой король быстро расправился со сторонниками архимага, которые после смерти Херомуса затаились по углам словно крысы. В красках рассказывал, что Марцел как одержимый искал меня в лесах. Не верил, что я могла погибнуть. Потом все-таки пришлось взяться за правление ведь на его плечах целое государство. Я успокоила молодых родителей, сказав, что король прекратит гонения темных и может быть, пока вырастет их сын, которого, кстати, они назвали Фион, понятно в честь кого, темные спокойно будут жить в Киприясе.

Не давало спокойствия мысль что Фиона погибла по моей вине, о чём сказала Висаку, он все – таки её сын, но…

– Она попрощалась со мной, – тихо ответил мужчина, – ты знаешь мать не баловала меня своей любовью. Для неё существовала лишь дочь и потом внук. Я же…– Висак замер вспоминая, – она сказала, что это последний раз, когда я её вижу, попросила прощение.

– Но, если она знала, что погибнет… – я сжала зубы, чтобы не ругнуться.

– Ты же знаешь кто Саес, – кивнул Висак, – он сказал ей, что у неё несколько путей жизни и какой она выберет, зависит жизнь не только её, но и всего Киприяса.

– Херомус. – Выдохнула я.

– Скорей всего, – горько хмыкнул мужчина, – мать выбрала тот путь, в котором Херомус умрет.

– Поверю, – кивнула я, – она ненавидела его, но все равно… быть повинной в её смерти, это меня гложет.

– Что я могу тебе сказать, – посмотрел на меня Висак голубыми, как у матери глазами, – она выбрала свой путь сама. Да я виню тебя… после твоего появления моя жизнь не стала лучше, но… я надеюсь, что для моего сына она в будущем измениться к лучшему.

Сельская жизнь всегда вводит в какой-то анабиоз. Все течет, все живет, но где-то рядом. Ты просто плывешь в общем потоке, не влияя на его направление. Ферма Висака была когда-то богатой и многолюдной. Но после смерти мужа Фиона забросила руководство и как всякое оставленное без присмотра хозяйство, ферма обнищала, захирела и осталась без работников. Лишь старая Мирелла не сбежала, потому что не имела родни. Я поинтересовалась, как меня нашли. Диена поведала, что в тот вечер, когда я появилась, они приехали к Фионе. В усадьбу их не пустили. Не солоно хлебавши, они хотели ехать домой, но в потайную дверь вышла Фиона. Она была чем- то испугана и в тоже время очень зла. Единственно, что она сказала, ждать. Вынесла какой-то баул, посоветовала переждать в лесу. Почему? Зачем? Не объяснила. Не было времени. А на следующий день усадьба со всеми жителями сгорела. Висак никогда не был дураком, как считала его Фиона. До многого он додумался сам, многое услышал в городских сплетнях. Людям ведь рты не закроешь. Да и то, что на пепелище он нашел закаменевшую меня, и кое-как с помощью жены, довез до своей фермы, говорит о нем много. В бауле, что передала Фиона, были мои клинки и немного вещей. Что чувствовала, когда мне рассказывали о сгоревшей усадьбе, не знаю. С одной стороны, болело сердце за Фиону, разбивалось на осколки душа,