— Так батюшка сам… — пролепетала испуганная Прасковья, вжимая голову в плечи.

— И батюшка твой с горя разум свой помутил, — Фекла смело вздернула острый подбородок.

— Пойду я, — снова поднялась Настасья, — потом на торг сходим, — и, не дожидаясь ответа, стрелой выбежала из трапезной, почти столкнулась с подслушивающими челядинками, задевая углы, пронеслась вдоль темного перехода, спотыкаясь, взлетела по крутой лестнице, забежала к себе в горницу и, затворив на засов дверь, плюхнулась на ложе.

«Димитрий не отец мне?» — и пред глазами всплыла широкая улыбка отца. «Нет, он родной. Самый родненький. Врут они все, опорочить меня хотят!» Мир счастливого детства рушился, грозя завалить под обломками и саму Анастасию. Что она знала о своем происхождении? Что отец с матерью любили друг друга, согрешили, но в том Настасье не виделось большого греха, ведь отец к матери посватался, они должны были повенчаться. Но Димитрий заболел, так рассказывала мачеха Елена, а опечаленная княгиня Улита разродилась раньше времени и померла. Отец поправился, погоревал, но женился на Елене. Мачеха приняла Настасью как родную и никогда ее не упрекала.

Все в той басне было стройно и ладно, и оттого родная мать виделась девочке чуть ли не святой. И никто никогда дома даже намекнуть не посмел юной княжне, как оно там было на самом деле, видно, боялись княгини Чернореченской. Елена, если надо, могла быть и жестокой, и даже беспощадной, орлицей защищая своих детей. Все это знали и, прикусив языки, помалкивали. И тем больнее теперь всплыла правда.

А правда ли? «А может ложь? Почему я так быстро поверила этой крикливой бабе? — Настасья села, утирая слезы. — Спросить Ненилу?» — но дернуть няньку она никак не могла решиться, это как грязной рукой схватить хлеб со стола. «Не могу, язык не повернется… или… Ну надо же все-таки правду узнать!»

Настасья спустилась в горницу няньки. Ненила хлопотала у стола, вымешивая тесто и мурлыча протяжную песню.

— Скажи, то правда, что я дочь боярина бежского? — не своим голосом спросила Настасья.

Нянька охнула, побледнела, и дальше уже можно было и не выпытывать.

— Да ложь все, врут, — собралась Ненила, — враги отца твоего князя Димитрия то болтают.

Настасья вылетела от няньки, не дослушав.

«Лучше Ермилу вызвать, уж он то все должен знать, это он наш союз с Всеволодом состряпал, сам же мне об том говорил».

Оправившись пред медным зеркалом и собрав остатки сил, Настасья крикнула призвать к ней боярина Ермилу. Да, не попросить, а именно призвать, потому как, не важно чья она там дочка, Фекла права — она княгиня и, пока князя нет, может вызывать и нарочитую чадь.

[1] Прасол — торговец мясом.

[2] Колт — женское подвесное украшение.

[3] Дядька — здесь воспитатель.

Ермила явился очень быстро, вид у него был растерянным и даже встревоженным. Верткий боярин пристально вглядывался в лицо Настасьи, пытаясь определить настроение княгини. «Успели ему напеть, что здесь случилось? Да, конечно, напели, вон, глазки как бегают, — Настасья тоже стала изучать собеседника. — Волнуется. Как он там сказал: «Многое на меня поставлено?» Вот и настало время узнать, что именно. Невозможно в темноте тыкаться, что слепому котенку». Настасья махнула холопке не закрывать дверь, чтобы не создавать кривотолков, но сама подошла к окну, призывая и Ермилу отойти от стены, за которой так удобно пристроить ухо.

— На ком князь должен был жениться? — медленно проговорила она.

— И об том уж выболтали, — сокрушенно покачал боярин головой.

— Скажи, я знать хочу, — Настасья старалась держаться прямо, говорить сдержанно, отстраненно, но голос предательски дрогнул.

— Ни на ком он не собирался жениться, — небрежно махнул рукой Ермила, словно разгоняя невидимых мух, — так, во хмелю взболтнул, мол, коли княжна какая не сыщется, так он и на боярской дочке не прочь жениться.

«На боярской, значит, не зазорно, а на мне срамно», — болью отозвались в Настасье слова Ермилы.

— И кто та боярышня?

— Ну… дочке Домогоста Воиславова, вроде как, подмигнул. Да подпоили его там, вышла эта толстозадая, покрутилась пред ним, чарочку поднесла, князь да и ляпнул, не подумавши. Уж как просил, как говорил ему: княже, негоже в дно чарке заглядывать, уж пора и образумиться.

Ермила юлил, но Настасья поняла, что все гораздо серьезней: и сговор был, и свидетели того были, и надежда Домогоста была, что внуки его княжичами по терему бегать станут.

— И князь бы женился, да ты ему помешал, верно?

Ермила сначала удивленно вскинул брови, а потом хитро прищурился:

— Налету все ловишь. А что мне оставалось делать? Правой рукой князя Домогост бы сел, как-никак тесть, а я не у дел бы оказался, а ежели бы с Всеволодом чего случилось, так и вовсе задвинули бы. Мне об своем животе думать надобно. Жизнь моя в твоих руках, — Ермила нервно дернул шеей, — а ты не можешь князя соблазнить. Подошла бы, ручками белыми приобняла, приласкала, а ты, что дурная, бражкой плескаешься.

Настасья почувствовала себя породистой кобылой, за которую заплатили немало, а она возьми, да и захромай. Сейчас Ермила сбросил маску почтения, и не скрывал высокомерного превосходства. Он не был ей ни другом, ни союзником, у него свой корыстный интерес.

— Мать твоя, вот это баба была, огонь, — продолжил боярин с сальной ухмылкой, — бровью поведет, мужики сами на колени пред ней кидались.

— Не смей мою мать поминать! — как от пощечины вскрикнула Настасья.

— И рад бы не поминать, да люди добрые память воскресили, — уже с раздражением бросил Ермила. — Вот как этот пес облезлый прознал, что ты не Димитрия дочь? Так все ладно складывалось, и на тебе, Домогостова челядь уж по всему посаду разнесла, что князь на дочери колдуна женился.

— Но народ меня хорошо встречал, — Настасья вспомнила, как толпа с любопытством и радостью провожала ее до княжеских хоромов.

— Так для этих нечестивцев, что дочь князя, что дочь колдуна, все едино, черный народ темен. А вот нарочитые мужи в возмущении и Всеволода накрутили, черт бы их подрал. Ждут, что князь тебя в монастырь запрет. Слышишь, Настасья, нельзя тебе в монастырь. Нам отступать нельзя!

— Да что я могу? — дернула Настасья плечами, сбрасывая невидимую ношу, навешанную на нее хитрым боярином.

— Да не скажи. Попов ты на свою сторону ловко перетянула — только приехала, бегом с молитвой свечку ставить, в церковь ходишь, распутниц замуж выдаешь. Феофил за тебя уж горой, а этот и до обители Спасо-Преображенской добежит, игумену об тебе напеть. Опять же, с княжичем возишься, милосердие проявляешь, нам бы еще князя на свою сторону перетянуть. Мне срамно такие советы давать, так ты у Феклы пораспрошай — что да как, она вон тоже за тебя уцепилась, может подскажет чего дельного.