– Вы готовы ехать в Тюильри, сударыня?

– Куда же мне еще ехать?

– Не отвечайте вопросом на вопрос. Знаете ли вы, что сегодня ночью или, самое позднее, завтра утром дворец Тюильри подвергнется нападению и будет взят санкюлотами?

Я ошеломленно посмотрела на барона.

– Вы хотите сказать, что Тюильри падет, как Бастилия?

– Да. Готовы ли вы к этому, сударыня?

Я тяжело вздохнула.

– Что поделаешь, ведь я обещала вам… хотя, поверьте, весьма маловероятно, что королева прислушается ко мне. Она так горда, что вряд ли согласится бежать… К тому же вы сами говорите, что Тюильри обречен… Стало быть, он окружен и убежать оттуда невозможно.

– Дворец не окружен и вряд ли будет окружен до самого штурма. Санкюлоты военным делом не владеют. Если вам удастся повлиять на Марию Антуанетту, я достану вам пропуск и, если вы избегнете ареста, вы уедете из Парижа.

– Вы достанете мне пропуск? – переспросила я. – Но это невозможно!

– Я куплю его.

– Купите? О, если бы он продавался! Он жестом остановил меня.

– Я даю вам слово, сударыня. Итак, вы идете в Тюильри?

– Да, сударь.

– Тогда возьмите вот это.

С этими словами он протянул мне крошечную стеклянную трубочку.

– Спрячьте ее за корсаж.

– Но что это? Зачем?

– Это цианистый калий, сударыня.

– Яд? Вы предлагаете мне яд?

– Да, сударыня. Вам стоит раскусить ампулу и…

– Но, ради всего святого, зачем это мне?

– Затем, зачем цикута нужна была Сократу. Чтобы избежать мучительной смерти – разве это непонятно?

Потрясенная, я машинально спрятала ампулу.

– Все вещи оставьте здесь, – приказал он, заметив, что я оглядываюсь по сторонам. – Они только помешают вам.

Я повиновалась, чувствуя, что понемногу начинаю подпадать под власть этого странного незнакомца, смуглого, как гасконец, с глазами черными, как ягоды терновника, с типично южной внешностью и английским акцентом. Кто он? Откуда его осведомленность и богатство? Почему он вмешивается во все?

Во дворе дома я встретила Брике и приказала ему дожидаться меня в доме номер 16 на улице Эгу-Сен-Катрин. Несколько луидоров барона совсем его успокоили.

Мы ушли. И почему-то мне показалось, что за нашим уходом следят чьи-то глаза.

1

Ночь была тихая и по-августовски душная. Золотисто-дымчатыми кварцами мерцали на небе звезды. Было жарко, и даже роса не взбрызнула каплями листья цикламенов, самшита и жимолости. Пронзительная тишина стояла в воздухе, не нарушаемая даже соловьиным щебетом. Птицы тоже умолкли, словно ожидая чего-то.

Пробило полночь. Чуть спустя из-за туч выглянула луна, и сумрачный золотисто-лунный свет залил павильон Флоры, сад Принцев и террасу Маленький Прованс. Вдоль галерей горели свечи, темными радужными бликами отражаясь в зеркалах. Цветной пояс факелов охватил Тюильри. Было хорошо видно, что у каждой амбразуры окна, в каждом проеме, у косяков дверей залегли солдаты – последние защитники дворца…

Я медленно прошла вдоль галереи в комнаты Марии Антуанетты. Там были сумерки: зажжено было только одно золотистое бра. Я видела одни силуэты: расплывшуюся фигуру Людовика XVI, вжавшегося в широкое кресло, измученно склоненную голову королевы, четко вырисовывающуюся на фоне распахнутого окна, худой силуэт принцессы де Ламбаль де Савой-Кориньян, и еще нескольких людей, оставшихся верных монархии, – камердинер Лапорт, несколько министров, командир швейцарцев Бекман…

Они ждали. Чего? Разумеется, своего конца. Оставалось только прошептать слова молитвы: «В руки твои, Господи, предаю душу свою…»

– Ваше величество, – тихо произнесла я, решаясь на последнюю попытку, – умоляю вас, покиньте дворец!

Королева не посчитала нужным даже ответить на мои слова. А ведь уйти можно было… Дворец не был окружен, подходы к нему пока свободны. Мария Антуанетта была слишком горда, чтобы уйти. И усилия ландграфини были тщетны…

– Главные ворота уже закрыли? – спросил король.

Я кивнула. Ворота были распахнуты до самой полуночи навстречу всем аристократам, желавшим защитить короля. Да где им было взяться в Париже?

– Пришло не более двух сотен, сир, – сказала я.

– Негодяи, – прозвучал в сумерках голос мадам де Ламбаль. – Трусы, они предпочли отсиживаться за границей.

Она имела право так говорить. Измученная болезнью, уже уехавшая в Лондон, она тут же вернулась, узнав, что ее подруге королеве грозит опасность.

– Сейчас придет маркиз де Манда, – сказала я, чтобы немного сгладить тягостное впечатление, вызванное словами принцессы.

Он пришел буквально сразу же после моих слов – маркиз де Манда де Грансей, командующий охраной дворца, жесткий, суровый военный, настоящий солдат. Едва он вошел, все взоры с мольбой устремились к нему: как там, вокруг Тюильри? Что происходит в Париже? Удастся ли нам пережить эту ночь или мы уже к утру будем зарезаны?

– На вас вся надежда, – устало и обреченно проронила королева, и уже не было нужды добавлять что-то еще.

– Ваше величество, я жизнь отдам за вас и короля. Но известие у меня неприятное.

Людовик XVI неловко повернулся в своем кресле, принял у Лапорта бокал с прохладительным.

– Как будто за последние два года были какие-нибудь приятные известия, – заметила королева. – Говорите, маркиз, мне теперь все равно, я и умереть готова безропотно.

– Ваше величество, такая готовность пока ни к чему. Я хотел только сообщить последние новости: в Ратуше собрались мятежные секции. Мэр Парижа Петион изолирован, и власть перешла к бунтовщикам, столица полностью в их руках.

– Но Тюильри?..

– Сколько всего этих секций?

– Каковы силы дворца?

Маркиз де Манда жестом остановил все вопросы.

– Господа, я все скажу. Секций собралось двадцать восемь. Остальные выжидают, но нам от этого мало толку.

Наступила тишина, и слышалось лишь, как посапывает во сне маленький принц Шарль Луи: он, утомленный тревожным днем, мог спать даже среди такого шума.

– Сир, – обратился маркиз к Людовику XVI, – санкюлотами командует некий Югенен. Кто он такой – никому не известно. Мне назвали имена некоторых других предводителей наиболее крупных отрядов этого сброда: это Муассон, Александр, Вестерман и Тулан.

– Но скажите же хоть что-нибудь о наших силах! – воскликнула я, не выдержав.