– Чтобы стать счастливой! Попробуй.

Она протянула бумагу и ручку, но ему в голову пришла только такая мысль: «Постарайся за день никого не убить». Скорее всего, Дженни говорила о чем-то другом.

Эдвин всегда бродил по собственному дому, словно чужак по чьей-то жизни. Часто, сидя в гостиной, оглядывался в поисках чего-нибудь – чего угодно – своего. Но все вокруг отдавало Дженни: начиная с веселеньких тонов и цветочных узоров и заканчивая полированным фортепиано в дальнем углу, к которому никто не притрагивался. От Эдвина нет ничего. Он – просто квартирант.

Теперь повсюду желтели бумажные квадратики – на кухне, в столовой и наверняка в туалете. На абажуре («Экономь электроэнергию! Думай о нашей голубой планете!»), над посудомоечной машиной («Чистая посуда – ясные мысли!»), на холодильнике («Будь здоровее – станешь еще красивее!» Вот она, суть Дженни – не просто красивой, а еще красивее). Эдвин открыл холодильник и взял банку пива. А на банке – на каждой банке пива – маленькая пометка Дженни: «Точно хочешь пива? Совсем точно? Кое-кто в последнее время слишком много пьет».

С чувством огромного облегчения Эдвин понял, что, наконец, знает ответ. Точно ли он хочет пива? «Абсо-блядь-лютно». Он вскрыл банку и опрокинул ее, более-менее попав в рот. «У меня трудовая хандра», – подумал он с тоской.

Раньше Эдвин предпочитал шведский ликер и коньяк цвета красного дерева – долго смаковал их, массировал язык оттенками вкуса. Но, попав в издательский мир, где все впритирку, решив, что ему нужна «работа», он понял: придется собрать всю волю в железный кулак и спуститься на землю. Поэтому он разумно и мужественно решил пить только отечественное пиво. Прямо из банки. Как пьют настоящие американцы. (Хотя, в общем-то, он любил пиво. Предпочитал его коньяку или мятному шнапсу. Тем более это не просто пиво. Нет, что вы. «Настоящее пиво холодной фильтрации, выдержанное в буковых бочках». Правда, Эдвин не понимал, что это значит. Но этого не понимал никто.)

Дженни прибежала на кухню, когда Эдвин допивал.

– Твой день? – спросила она. – Как он?

– Мой день? Мой день… – Он вскрыл новую банку. – Наобещал с три короба, рылся в человеческих отходах, на меня насрали пернатые летучие крысы и… ах, да… и я погубил свою карьеру.

– Как? Опять? – Эдвин губил свою карьеру уже в третий раз за этот месяц.

– На сей раз точно. Придется продать закладные, поселиться в картонной коробке, отдирать засохший сыр от упаковок из-под пиццы, возить пожитки в магазинных тележках. Вот в таком духе. – Он сделал большой глоток и поморщился: – А у тебя как?

– Чудесно! Узнала про самоклейки.

Эдвин прикончил вторую банку так быстро, что носом чуть не пошла пена.

– А, ну да. Самоклейки. – Он приложил холодную банку к виску и подумал, не сбежать ли.

– Любимый, – сказала Дженни. – Ты столько пива пьешь в последнее время, что я начинаю волноваться. У одной моей подруги есть подруга, у нее знакомый гипнотизер из Виллидж, который…

– Послушай, Лю. Все нормально. Карьера коту под хвост. Меня почти уволили. Я, наверное, подхватил штук пятнадцать разных инфекций. А в остальном все чудненько. Моя жизнь – сплошной парад лимериков и счастливых, попрыгучих летних песенок. Все прекрасно. Пиво прекрасное. У нас все прекрасно. – Он сделал глоток. – Понимаешь, Лю, с одного пива полным дегенератом не станешь. Поверь, для этого нужно переключиться на что-нибудь покрепче. Беспокоиться начнешь, когда увидишь, как я хлещу «Одинокого Чарли» или «Южную отраду» прямо из бутылки. Но не раньше.

– Ну ладно. Раз ты так настаиваешь. Но… – И она сильнее, чем нужно, шлепнула ему на грудь бумажку: «Кого-то нужно обнять».

– Иди ко мне, – сказал он, обнимая ее.

– Фу… Чего мы такие пахучие?

– Это длинная история, – сказал он. – Очень, очень длинная.

Ночью Эдвину снились маргаритки. Бескрайние поля маргариток до самого горизонта. Но не настоящие, а маргаритки из желтых самоклеек «поскреби-понюхай» – их разбрасывал какой-то громкий смеющийся голос. Эдвин нагнулся, чтобы их понюхать, и проснулся, задыхаясь.

– Маргаритки, – сказал он. Что-то про маргаритки. Что-то важное, и он об этом забыл.

Он лежал без сна, слушая ангельское похрапывание Дженни (она даже храпит трогательно – напоминает мурлыкание, а не вопли чаек), но снова забыться никак не удавалось, он встал, отшвырнул с дороги кота и, голый, потащился на кухню. (Честно говоря, кота на дороге не было. Но Эдвин сделал небольшой крюк, чтобы наподдать Пусе.)

Вчера, после того как Эдвин принял душ и побрился, Дженни предложила ему (а) предаться любви, (б) заняться сексом, (в) исполнить супружеские обязанности. Все было как обычно – предсказуемо, без вдохновения и несколько разочаровывало. То есть правильный вариант – (в). Где-то посреди процесса, на вершине прокисшей страсти (супружеские пары нередко могут предаваться любви, даже не замечая этого), ткнувшись носом между ног Дженни, на внутренней стороне ее бедра Эдвин обнаружил записку: «Помни – небольшие круги, и не слишком дави напрямую!»

Это еще что за хрень? Уроки куннилингуса?

И он, совершая небольшие круги языком, избегая прямого воздействия, думал о чем-то другом… о ком-то другом.

А теперь, прилипнув голой задницей с остатками любовного лоска и пота к кухонному стулу, Эдвин листал кипу «Вихрей». Особенно не вглядывался – просто изумлялся неиссякаемости «советов» и «рекомендаций». И тут его осенило: «Так! Погоди-ка… Да я и сам смогу. Это же чепуха». Он пролистал еще несколько журналов, ликование в душе росло. Тесты, похоже, обязательны для каждого номера («Насколько вы сексуальны?», «Подходит ли вам спутник жизни?», «Не тот муж?», «Не слишком ли серьезно вы относитесь к журнальным тестам? Откройте „Вихрь“, и узнаете!»). Несколько полезных статей о том, «как свести мужчин с ума», одна – «как стать неотразимой для мужчин», а еще одна – «как быть счастливой без мужчин» (журналы вообще зациклены на мужчинах и на том, почему женщинам они не нужны).

Эдвин несказанно обрадовался низкому уровню статей, примитивным идеям, болтливому стилю школьных сочинений. «Ха! Легче легкого. Пишется само собой. К черту Тупака Суаре. Сам напишу книгу по этому самосовершенствованию».

Он сгреб журналы в кучу, схватил блокнот и карандаши. Решительно сел. Было два часа ночи, город спал, Эдвин улыбался. Потянулся, хрустнул суставами и взялся за работу.

«Значит, так. Эдвин, давай подумаем. Обычно в романе девяносто тысяч слов или больше. Для самосовершенствования сойдет и шестьдесят. В крайнем случае, даже пятьдесят тысяч – широкие поля, большие межстрочные пробелы, крупный шрифт». Например, книги мистера Этика с каждым годом становились все тоньше, поэтому «Сутениру» пришлось настолько увеличить поля в последней книге, что текста оказалось едва ли не меньше, чем пустого пространства («Четкий и наглядный», – так рекламировали книготорговцам внешний вид книжки сотрудники рекламного отдела). И правильно делали. Обычных читателей никогда не смущает, что читать придется меньше. Это неизменно доказывал успех «Мостов округа Мэдисон» и «Записной книжки». Тот же принцип действует и для книг по самосовершенствованию: обещай своим читателям побольше, а спрашивай с них меньше. Для книгоиздания – почти аксиома.