— Я знаю. Но берегитесь её чар. Не знаю, достаточно ли оградят вас в этом случае ваши служебные обязанности.

— В этом случае мне будет помогать воспоминание о вас и моя честь, — серьёзно сказал он. — И что такое я для леди Монторгейль? — почти с горечью закончил он.

— Вы больше, чем она, — живо воскликнула девушка. — Вы... Но здесь я не решаюсь сказать, кто вы. А она только то, что она есть.

— Однако короли вымаливали у неё улыбку и нередко тщетно, как я слышал. Итак, не бойтесь. Если её чары действительно так могучи, как это вы предполагаете, то она не удостоит обратить их против меня.

— Ну, там увидим, — ревниво промолвила Фастрада. — Но вы сказали: прежде всего из-за неё, ну, а во-вторых?

— А во-вторых, я боюсь, что я сегодня оскорбил вашего отца и других членов совета и не пойду к нему в дом, пока не раскаюсь и не понесу наказания, — сказал он, смеясь.

— Что такое случилось?

— Я читал им в таверне «Чёрный орёл» папские пункты реформы — у вашего отца есть копия этого, — реформы, которая целиком сводится к изменению покроя поповских рукавов. Я сказал, что это оскорбление для всего христианства, но они все стали кричать на меня... Ваш отец напомнил о кардинале Бранкаччьо и об инквизиции, и в одну минуту они все стали такими набожными, что лучше и желать нельзя. Тут я и не выдержал и заявил, что пойду искать человека.

— Не потому ли вы взяли с собой и фонарь?

— Да.

Девушка засмеялась.

— Это, конечно, произвело впечатление. Но ведь не требуете же вы, чтобы они одни пошли против короля, папы и собора? Один город — против всех, это невозможно! — прибавила она, становясь серьёзной.

Тёплый огонёк мелькнул в глазах секретаря.

— Когда я пришёл сюда, — это было не так давно, — никто не знал меня, я был без средств и без друзей. Помните вы тот праздник, на котором ни одна женщина, ни одна девушка не захотела танцевать со мной, с чужестранцем, одетым в бедные одежды. Я приглашал многих — я был упрям и хотел убедиться, что ни одна из них не желает иметь меня своим кавалером. Потом вы сами подошли ко мне и предложили танцевать с вами — вы, дочь бургомистра, пригласить которую я не нашёл в себе смелости. Тогда вы не думали о том, что вы одна идёте против всех.

Девушка переменилась в лице.

— То было другое дело. Дело касалось только меня одной. Но тут целый город... семьи, дети.

— Их дети не будут им благодарны, — промолвил он с горечью. — Позор и рабство не богатое наследство.

— Их дети вырастут такими же, как они, и будут предпочитать идеалу тёплый дом и хороший стол, — возразила она с оттенком лёгкого нетерпения в голосе. — Не знаю, следует ли их за это порицать. Мы должны жить в этом мире и должны принимать его таким, каков он есть. Приходится делать уступки. Я знаю, что вы на это скажете, — сказала она поспешно, видя, как тень прошла по лицу секретаря. — Это, конечно, не очень возвышенный взгляд на жизнь. Но возвышенный или нет, а изменить положение вещей мы не можем. Вы напрасно идёте на риск. А что касается гнева моего отца, то это пустяки, — прибавила она с лёгким оттенком презрения. — Это пройдёт у него. Но то, что он говорил о более суровых мерах, верно. Я слышала его разговор с кардиналом. Я была в соседней комнате, а они этого не знали.

— Не решатся. По крайней мере теперь. А если...

— Знаю, — прервала она его. — Знаю, что вы скорее дадите сжечь себя, чем отречётесь от своих убеждений. Но вспомните, что вы кое-чем обязаны мне.

— Да, я люблю вас, люблю навсегда. Но я обязан и своей чести.

— Но ведь никто пока о вашей чести и не говорит. В данный момент вы ничего не можете сделать, абсолютно ничего. Вы можете только ухудшить положение дела. Поверьте, женщины лучше понимают, что можно сделать, чего нельзя. Поэтому обещайте мне, что вы не сделаете чего-нибудь неблагоразумного. Если вы будете вести себя, как следует, я умилостивлю отца и встречу вас здесь завтра. Когда вы придёте к нам, то получите стакан хорошего рейнвейна с мускатным орешком, какой вам тогда понравился. Если только вы будете вести себя, как следует, — прибавила она с вызывающей улыбкой, которая так шла её личику.

— Хорошо, радость моя.

— Обещайте.

— Обещаю всё, только не отречение от моих убеждений.

Она поняла, что не добьётся от него большего.

— Я очень рада, что вы взялись за ум. Знаете, я опять осматривала дом, который строится в Петерсгаузене. Это как раз то, что мне нужно, — впереди сад, а из верхних окон вид на город. Вы должны радоваться, что скоро будет наше обручение и что мы поженимся вовремя. Вы ведь знаете, что по завещанию моей матери я до замужества не могу располагать своими деньгами.

— Радуюсь, что вы нашли как раз то, что вам нужно, дорогая моя. Но когда я смотрю на вас, этот дом представляется мне пустяками.

— Дом — вещь существенная, господин секретариус, ибо без него — холодно.

— Любовь должна согревать даже в открытом поле.

— Может быть, и так, но я предпочитаю жить в доме. К этому я больше привыкла.

Улыбнувшись и кивнув ему головой, она рассталась с ним.

Он смотрел ей вслед, наблюдая, как она старалась выбирать сухие местечки на улице и придерживала платье, чтобы не замочить его.

— Руда переплавляется в горниле, — бормотал он, — чтобы золото могло выйти оттуда чистым, могучим потоком. Так будет и с тобой, Фастрада, когда придёт час твой. Ты ужаснёшься силе страсти своей и пожалеешь, что она всё ещё мала.

Его глаза следили за её удаляющейся фигурой, пока она не затерялась в толпе. Он постоял ещё немного, потом медленно повернулся и пошёл в противоположном направлении. Вдруг он вспомнил о своём фонаре, потушил его и спрятал под плащ. Теперь он был уже не нужен ему.

Солнце опять скрылось за облака. Небо опять сделалось серым, скучным. Но в воздухе стало мягче. Ветер