Высадив Санборна, Генри и его мать поехали дальше. Небо над ними изменилось – о чем Генри не стал сообщать матери, потому что все ее мысли были заняты Франклином и она бы его просто не услышала. С самого утра солнце закрывали толстые облака, но теперь крепкий ветер в вышине подхватил их под пушистое брюхо и быстро уволок в глубь материка, хотя, выйдя из машины, Генри не почувствовал даже слабого ветерка.

Интересно, подумал он, видит ли это Франклин из окна своей палаты.

Чернухи опять не было в каретной. Чтобы добраться до щеколды, ей пришлось отодвинуть в сторону три коробки с энциклопедиями Фанка и Уогналса, но саму щеколду она явно повернула без малейшего труда. Так же легко она справилась и с задней дверью, которая снова стояла открытой. Они не нашли на кухне ни Чернухи, ни четырех куриных грудок, которые мать Генри оставила размораживаться. Тогда они поднялись наверх по следам из целлофановых обрывков и обнаружили Чернуху в комнате Генри на его пуховом одеяле. Она спала, уютно свернувшись калачиком.

Но, едва заслышав их шаги, она подскочила с кровати и одним не очень грациозным прыжком перенеслась через всю комнату прямо Генри на грудь, а поскольку удержать летящую на тебя дворнягу – дело нелегкое, Генри попятился, наткнувшись на мать, и в результате они поймали ее оба, после чего Чернуха немедленно принялась вылизывать им щеки.

– Какая ласковая собака, – сказала мать Генри.

Чернуха кивнула и заулыбалась. Чтобы подкрепить мнение матери Генри о себе, она снова лизнула ее в лицо.

– …хоть она и съела наш ужин.

Чернуха повесила уши, выражая этим свою печаль.

Ну разве можно сердиться на такое милое животное? Этот вопрос они задали и отцу Генри, когда он пришел из библиотеки с намерением поужинать.

– Гм… – сказал он, раздумывая, можно ли сердиться на такое милое животное. Но когда это животное скачет вокруг тебя на задних лапах и изо всех сил старается показать, какое оно славное, и преданное, и доброе, и хорошее – а вдобавок еще и смешное, – на него и вправду невозможно сердиться.

– Поживем – увидим, – сказал он.

В этот раз на ужин у них был салат.

– Разве ты обычно не готовишь его вместе с жареной курицей? – спросил отец.

– Как вегетарианское блюдо он гораздо полезнее, – ответила мать.

И все это выглядело так нормально, так абсолютно нормально и абсолютно правильно! Словно Беда и не приходила к ним в дом и словно то, что на столе не было тарелки Франклина из лиможского фарфора, а за столом не было его самого, ровным счетом ничего не значило. И то, что тарелка Луизы из лиможского фарфора стояла пустая, а за столом не было и ее, тоже ничего не значило.

Но в наступившем вскоре молчании, которое нарушалось только звяканьем вилок о тарелки, Генри вспомнил, что Беда все же пришла. Как он мог забыть об этом, даже на минутку? Но потом он подумал: как хорошо было забыть об этом хотя бы на минутку! А потом так запутался, что просто ел кружочки желтого болгарского перца и старался вовсе ни о чем не думать.

В этот вечер Чернуха поднялась наверх вместе с Генри и легла спать на его кровати, поскольку она уже привыкла к пуховому одеялу. Генри решил, что это не страшно: со вчерашнего дня порезы на ее морде успели покрыться корочками и больше не кровили. Однако спать с Чернухой на одной кровати было делом нелегким. Она сопела, пыхтела и брыкалась, а временами даже взлаивала во сне. Четыре раза она просыпалась, чтобы поправить себе постель, и с этой целью подолгу скребла одеяло когтями. Дважды она падала на пол и оба раза подходила лизнуть Генри в лицо, чтобы он не волновался – с ней, мол, все в порядке, все тип-топ.

Пока это продолжалось, Генри лежал и смотрел на облака, чуть подсвеченные луной с обратной стороны. Ни одной звезды он не видел, но бледный лунный свет серебрил его подоконник до тех пор, пока облака не сгустились и не закрыли луну полностью.

Утром море было зеленое, взъерошенное и неприветливое. Облака все еще бежали быстро, но ветер перебрался с поднебесья вниз и, срывая с волн пену, зашвыривал ее далеко на берег. Когда Генри с Чернухой спустились в бухту, чтобы привязать каяк повыше, их осы́пало солеными брызгами.

В этот день отец снова решил остаться дома, и в школу Генри снова повезла мать.

По дороге они заехали в больницу. Франклин не шевелился. Мать взяла его за руку и подержала, но рука была совсем вялая. Неопределенная активность.

Все такое белое, подумал Генри. Постель. Повязка на культе Франклина, сложенная треугольниками, как полотняная салфетка. И кожа самого Франклина – белая. Как будто он никогда не выходил на солнце, никогда не бегал с мячом по полю.

Мать Генри высадила его у школы Уитьера.

На американской истории они по-прежнему изучали труды отважных первооткрывателей Льюиса и Кларка.

На литературе читали пролог к «Кентерберийским рассказам»[7], пытаясь запомнить отличительные черты каждого паломника – а компания там собралась немалая.

На биологии смотрели черно-белый фильм о миграциях морских черепах.

Морских черепах!

На обществознании проходили, по какому принципу штаты делятся на избирательные округа.

– Слушай, Санборн, – сказал Генри на перемене в столовой, – тебе не кажется, что то, чему нас учат, никому не нужно?

Санборн принялся за сэндвич с жареной курицей. Генри следил за ним голодными глазами.

– А ты только что догадался? – спросил Санборн.

– Да нет, правда. В смысле, не нужно по-настоящему.

Санборн откусил от своего сэндвича еще кусок. Генри потыкал пальцем в свой – с копченой колбасой и зеленым салатом.

– Зачем так обобщать, Генри? Побереги свою нервную систему. Кроме того, я не сказал бы, что все это совсем уж ни к чему. Кстати, ты не знал, что жареная курица гораздо вкуснее копченой колбасы?

– По-твоему, если человек разбирается в миграциях морских черепах, то он достоин большего уважения?

– Если бы Льюис и Кларк не открыли того, что они открыли… Ну, не знаю, мы бы тогда все жили на восточном побережье.

А если бы Чосер не написал «Кентерберийские рассказы», на свете было бы одной хорошей книжкой меньше… и нечего корчить такую рожу. Ты знаешь, что она хорошая, – даже когда ее читает Делдерфилд. А если бы морские черепахи не мигрировали…

– Да. Тогда что?

– Тогда мир был бы беднее, а значит, и от миграций есть польза. Особенно для морских черепах. – Санборн доел сэндвич с жареной курицей и облизал испачканные майонезом пальцы.

– Особенно для черепах?

Санборн кивнул.

– Ага. Особенно для них.