— Может, об этом как-нибудь потом? Мне надо сейчас…

Старик с шумом втянул носом воздух, почмокал губами.

— Конечно, вам очень хочется это узнать! Ну, так слушайте! — Он нагнулся вбок, открыл холодильник, достал банку пива. Затем быстро отправил в рот две ложки супа и стал резать тупым перочинным ножом сосиску. — Хотите — верьте, хотите — нет мне эту штуковину подарили. И знаете кто? Никогда не догадаетесь. Моя жена. На нашу свадьбу. Да-да, ха! Удивлен небось, поваренок? А про любовь вы когда-нибудь слыхали? Экскаватор был, конечно, не новый. У ее двоюродного брата в Западном Берлине был магазин строительных материалов. Но тем не менее… Настоящий свадебный подарок.

— Поздравляю, — сказал Де Лоо, обнаруживший тем временем вчерашнюю посудину. Он сам вытащил ее из сетки, висевшей над кухонной полкой, потом опустил руку в карман, достал оттуда фрукты и положил их на стол. — Это вам, между прочим, на десерт.

Старик тут же перестал жевать, он поперхнулся, кусок застрял у него в горле, глаза округлились и вылезли из орбит, лицо налилось красным, а вздернутые белые брови казались на этом фоне серебряными. Потом он закрыл глаза, начал давиться, язык вылез наружу, приняв форму узенького желобка, наполовину прожеванная фасоль вылетела с кашлем из горла, а на стол шлепнулся маленький кусочек сосиски, самый ее кончик. Собака подняла морду, склонив голову набок.

— Проклятие, вот шайсе! — жалобно застонал старый человек и вытер рукавом слезящиеся глаза. — Вы что, на тот свет хотите меня отправить?

Он отодвинул от себя еду, а Де Лоо уже направился было к двери.

— Что случилось? Чем вас так напугало киви?

— Проваливай отсюда! — захрипел старик, опять закашлялся и схватился за банку пива. — Все ваш десерт. Я никогда не привыкну к этому злосчастному Западу. Там даже фрукты выглядят как боевые гранаты!

Пожарные машины, запах гари, клубы желтого дыма. Прохожие зажимали рты и носы платками или прятали их в высоко поднятые воротники, а какая-то женщина накрыла своим пальто детскую коляску. Полицейские перекрыли движение, подняв светящиеся жезлы регулировщиков. Пожарные, в защитной спецодежде и тяжелых сапогах, сражались с рушащимися массами серого бетона, из которого торчали покореженные прутья арматурного железа, тащили через пенящиеся лужи шланги и в который уже раз исчезали в дыму. Иногда вообще ничего не было видно, кроме матовых отражений в стеклах их шлемов.

Два санитара занимались пожилой женщиной, сидевшей на тротуаре. Она прислонилась спиной к стене дома с рекламной вывеской зоомагазина, занимавшего нижний этаж, и, обессиленная, пыталась оттолкнуть навязываемую ей кислородную маску, которую один из санитаров старался приложить ей к губам. А другой взял ее хозяйственную сумку и принялся собирать вывалившиеся в слякоть сделанные ею покупки: упаковку нарезанного черного хлеба, два апельсина, пакет корма для птиц.

Над крышами громко выясняли отношения сороки, издавая резкие трескучие крики, эхом разносившиеся в вышине. В воздухе летали хлопья пепла. Пакет с углем в одной руке, сетка с мелко наколотыми чурками — в другой, Де Лоо повернул в узкий переулок, выходивший на Хазенхайдештрассе. Небо было черно-синим, и цветные стеклянные шарики, которые катали играющие на тротуаре дети, так и вспыхивали, когда пересекали полоски света, падавшего на улицу из окон нового ресторанчика на углу.

Прежде прокуренный притон, где задавала тон одна уличная компания, зачастую до утра превращавшая помещение, забитое всяким хламом и освещаемое затянутыми паутиной лампами, в пристанище для романтически настроенных гуляк из близлежащих домов, стал после объединения Берлина рестораном повышенного класса. Прежние хозяева и кельнеры, до неузнаваемости гладко причесанные, в белых накрахмаленных куртках и белых фартуках, стояли сейчас, крайне напуганные своим новым статусом, перед пустыми столами и обучались у приглашенного сюда из первоклассного ресторана Берлина метрдотеля, обладавшего изысканными манерами, как следует на особый, рафинированный лад накрывать столы и придавать элегантную форму белоснежным салфеткам. При этом метрдотель, в жилетке и фраке, холеные усики, бросал короткие пренебрежительные взгляды на Де Лоо и его угольные брикеты.

Толстый продавец книжного магазина, расположенного напротив, как раз вносил назад ящик с книгами, выставляемыми днем на лотке на распродажу. Магазинчик был таким маленьким, что лучше было оставаться на улице и терпеливо ждать, если внутри уже находилось двое покупателей. А кроме того, похоже было, что там торговали больше письменными принадлежностями, чем романами. И все же, когда Де Лоо решил однажды заказать дешевую книжонку издательства «Reclam» с текстами Якоба Бёме[26], книготорговец хотя и покачал головой, но тонкую желтую брошюрку с полки все-таки достал, купленную им самим двадцать пять лет назад.

Перед домом, в котором он жил, обложенная кирпичом клумба, на ней почти голый розовый куст — лишь два цветка грязно-белого цвета продержались до зимы. В помещении за клумбой, бывшей молочной, над одной из своих самых больших картин трудилась фрау Андерсен. Холст был прислонен к стене и доставал до неоновой трубки под лепниной. Почти монохромная работа на плохо натянутом на подрамник холсте; превалировал фиолетовый фон, на нем — кажущиеся черными облака. Только в правом верхнем углу светилось оранжевое пятно, которое восьмидесятилетняя художница явно собиралась увеличить. Для этого она привязала лыком к палке длинную кисть и поднялась в своих старых туфлях, надрезанных местами из-за опухших ног, на деревянную лесенку высотой в четыре ступени. Это далось ей с трудом, и она ухватилась за палку от метлы, прибитую с грехом пополам сбоку. Однако, стоя уже на возвышении с вытянутой рукой, согбенная, но в принципе еще статная женщина заметила, что кончик кисти все еще не достает до светящегося пятна.

Качая головой, она задом спустилась по лесенке и положила кисть на палке на стол, заваленный тюбиками с краской, шпателем и палитрами. Потом она пересекла, волоча ноги по земле, все помещение, нагнулась и вытащила, уцепившись за отверстие для руки, тяжелую каменную плиту из-под печки. Она понесла ее к картине на обеих руках, положила на лесенку и выдавила из тюбика, слегка дрожащими руками, свежую порцию оранжевой краски.

Макнув в нее кисть, она вновь начала восхождение, причем палка от метлы, ее опора, двигалась, как рычаг, то вперед, то назад. После каждого шага она ненадолго останавливалась, чтобы передохнуть, при этом под рабочим халатом вырисовывался ее позвоночник. Плита увеличила высоту последней ступеньки вдвое, но закрыла собой почти всю площадку: для ноги оставалась только одна-единственная возможность — поставить ее слева от плиты, и когда художница так и сделала, вес ее тела переместился на опорную палку, нижний конец которой, пробитый в нескольких местах гвоздями, тут же расщепился и подломился; Де Лоо даже показалось, что он слышал через толстое витринное стекло этот хруст.