– Разве она еще не зацвела? Кажется, она вполне раскрылась.

– Ее нельзя торопить, – сказал Гарри. – Надо понаблюдать за последними лепестками.

Без четырех минут одиннадцать девушки затаили дыхание, когда Гарри вошел в неглубокий пруд с чернильно-черной водой. В кепке, лихо сдвинутой на затылок, он был похож на актера – любимца женщин, но его руки были нежны и чувствительны, как у мастера каллиграфии. Бережно обмахнув пыльники тонкой кисточкой, он набрал на нее пыльцу и аккуратно опустил в пестик, завершая самоопыление цветка. Это было садоводство, возведенное в ранг искусства.

Ежегодно выращиваемая из семян, Виктория стала манией Гарри, его наваждением. В его сердце не было места для романтических устремлений, потому что он уже отдал свою любовь этим садам. Девочки-стажерки мечтали о том, чтобы раскрыться бутоном в его объятиях, потянуться гибким побегом к солнцу, но Гарри не замечал тонких оттенков краски на женских губах, не видел изгибы их скул. Он был полностью поглощен набирающим плодородную силу ростком или первыми признаками сердцевинной гнили.

Вскоре сотрудницы вызнали, что Гарри был на войне, но его личная жизнь по-прежнему оставалась предметом предположений и домыслов. Никто не знал о его девушке в школе, о корявых записочках на уроках, об опасливых прикосновениях. Никто не знал, что, когда он проходил подготовку в учебном лагере для новобранцев, у него было несколько одноразовых случайных связей. Но вернувшись с фронта, Гарри стал избегать женского пола, потрясенный тем, что делали и к чему прикасались его собственные руки.

Время шло, он неизменно отказывался от всех предложений о повышении, даже от должности старшего смотрителя Пальмового дома. Он не хотел перекладывать бумажки и давать указания; он питал недоверие к людям в костюмах. Что не мешало руководителям всех мастей обращаться к нему за советом – из тропических теплиц, дендрария, отдела травянистых растений, – и с годами Гарри сменил несколько специализаций. Он был вежлив с коллегами, с удовольствием перешучивался с ребятами из лесного питомника, но по окончании рабочего дня он испытывал одно-единственное желание: вернуться домой и смыть земляную грязь с рук. Сидя на обнесенной высокой стеной террасе, он читал книги, рекомендованные друзьями, которые погибли в пустыне. Шелест страниц успокаивал. Бумага была словно старый хороший знакомый – этот запах древесной пульпы, – и доверять книгам было значительно проще, чем людям; книги не исчезали.

В ненастные ночи он не спал до рассвета, считая часы. С первыми лучами солнца он спешил в сады Кью, проверить, как себя чувствуют его друзья: каштанолистный дуб, китайский лириодендрон, дзельква граболистная. Сохранять жизнь живому – это была его главная страсть. Каждое утро он приходил в сады Кью, чтобы влиться в армию тех, кто сажает и подрезает растения, и иногда выполнял самую важную в мире работу: спасал редкие виды от вымирания.

Неумолимое время изрезало морщинами его лицо, посеребрило волосы сединой, но Милли говорит, что ему это идет. В ней он обрел ученицу. Вместе они ходят в гости к его любимым деревьям. Он познакомил ее с древесными семьями – с молодыми праправнуками, с двухсотлетними старейшинами, – и рассказал ей об урагане 1987 года.

– Семьсот взрослых деревьев, солнышко. Казалось, что никакой ураган их не свалит, а вот оно как получилось. Мы начали расчищать бурелом с северной стороны, прочесали весь сад, а в 1990-м опять была буря. На этот раз смерч. Вырвал хвойные с корнем.

– Ты готов?

Милли заглянула в сарайчик, просунув голову в щель между дверью и косяком. Ее лицо покрывает тонкая маска из паутины. Гарри надевает синий синтетический свитер с эмблемой садов Кью.

– Где ты сегодня работаешь?

– В дендрарии. Ты взяла учебник по математике?

– Опять ты ворчишь!

Гарри сует за ремень записную книжку, и они с Милли идут, держась за руки, к воротам Виктории.

Сейчас середина сентября, но раннее утро по-летнему солнечное и теплое. В это время года здесь много туристов, все континенты Земли сходятся в одной точке. Ворота открываются. Гарри помнит, как была одета Одри, когда вошла в эти самые ворота ровно год назад. Звучит какофония языков: посетители пытаются разобраться, куда идти, или стараются рассказать спутникам о своих ощущениях в это практически летнее утро. Но как только люди проходят через ворота, гул разговоров смолкает. Все погружается в тишину.

После смены Гарри идет в библиотеку в Кью-Грин. Он по-прежнему проводит свободное время за чтением. Прежде чем подойти к полкам с поэзией, он садится за столик в читальном зале и достает свою записную книжку. В последние несколько лет он начал баловаться сочинительством, поражаясь тому, что можно создать с помощью обыкновенного карандаша и бумаги. Ему немного неловко за то, сколько радости ему доставляет прополка слов, подрезка многоточий. В теле садовника поселился поэт. Посади слово и наблюдай, как оно растет – но сначала подготовь почву, начни с азов.

Г.Б. 13.09.04. Ричмондская библиотека

Цветут цикламены.

В Прохладной оранжерее плодоносит стручковый перец.

Гарри смотрит на свою закладку. В первый раз он увидел эту фотографию, когда стоял в уголке за белой колонной, листая архивы журнала «Лайф» сороковых годов. Наткнувшись на этот черно-белый снимок, он рассматривал его больше часа. Пытался запомнить каждую деталь. И в конце концов понял, что просто не сможет выпустить его из рук. Единственный библиотекарь как раз отлучился в уборную, и Гарри по-быстрому вырвал страницу. Он до сих пор не забыл резкий звук рвущейся бумаги: отчаянный вопль возмущения. Даже теперь Гарри подумывает о том, чтобы вклеить страницу обратно, может быть, даже оставить анонимную записку с извинениями… Обычно я себе не позволяю ничего такого… Но снимок, сделанный в далеком 1942 году, по-прежнему завораживает его. Не отпускает.

Глядя на украденную фотографию, он проклинает Господа Бога, в которого не верит. Говорит себе, что не верит. Мимо проходит библиотекарь, но у Гарри нет причин для беспокойства: когда-то глянцевая страница давно поблекла, обтрепалась по краям. На сложенном вчетверо листке виден только фрагмент голых женских ног, пара черных туфель-лодочек. Читатель за соседним столом сможет, наверное, разглядеть светящиеся, расположенные вертикально буквы: ОТЕЛЬ. Но только Гарри ощущает подлинную высоту здания. Дом 530 на главной улице города Буффало, штат Нью-Йорк.

Гарри убирает снимок в нагрудный карман и возвращается к своим записям. Милли радуется массовым посадкам цветочных луковиц, которые происходят каждую осень. Гарри нарисовал ей подробную карту, где будут сажать Crocus tommasinianus, где – Fritillaria meleagris[14]. Но разделить ее детский энтузиазм он не может. После смерти Одри он не может смотреть в глаза Милли. Проблема в том, что у нее нет никого, кроме Гарри. Ей больше некому верить. Когда кончик карандаша прикасается к странице, Гарри думает о том, как отчаянно Одри хотела детей. Может быть, эта боль и свела их вместе? Он хорошо помнит то сонное утро у Разрушенной арки.