на новые ворота».[131] Тот же Иван: «…я сейчас совершенно среди русаков, карельского говора совсем не слышно…»[132];

– двоюродный брат Ахавы Савва Афанасьев (Самппа Ахава) из Новгорода, 14 января 1904 года: «Как не знаешь языка да не понимаешь из их речей ничего […] так это, правда, грустно!»[133];

– Оскари (Ристо) Тихонов из Твери, 23 мая 1915 года: «Нас здесь много карел, все ухтинцы […] Немного здесь грустно, когда подумаешь о вольной жизни. Здесь же чужая власть…»[134] В других письмах Оскари постоянно отмечает, служат ли рядом другие карелы, здоровы ли они, передаёт от них приветы.

«Протонациональное» самосознание карел сформировалось во многом вследствие их ощущения своей чуждости как восточным, так и западным соседям – русским и финнам. Ни Россия, ни Финляндия не представлялись им родиной. «Своим» регионом, домом была для них «Карелия-матушка», как позже называли свой край в письмах карельские беженцы.

Может быть, наиболее ярко выразила эту карельскую самоидентификацию речь «70-летнего старика Данилы Микиття» на собрании деревни Поньгама летом 1918 года, когда расположившиеся там финны пытались получить резолюцию о желании сельчан присоединиться к Финляндии. Эта речь зафиксирована в воспоминаниях Ивана Лежоева, хранящихся в архиве карельского писателя Я. В. Ругоева:

«Дорогие господа! Уже 70 лет я прожил, и как только попадал в Финляндию, меня иначе не называли как рюсся, а в России в Кеми кто-то называл чухной, а кто-то – карел (кореляка) […] так чёрт побери зачем ещё бумагу марать […], если финнам и так ясно, что мы карелы […] и у нас карельских мужиков дубины, и мы пойдём в леса […] и если придёт кто-то мешать нам работать, я смогу этой дубиной защитить себя»[135].

Глава 3

Карелия между Февральской и Октябрьской революциями

3.1. Февральская революция и национальный вопрос

Февральская революция 1917 года стала катализатором многих политических процессов, развивавшихся в России в предшествовавший период. Наряду с преобразованием политического устройства страны не менее бурно и стремительно шло развитие национальных движений и обособление национальных регионов. Толчком к эмансипации национальных окраин послужили принятые Временным правительством политические реформы: отмена дискриминационных ограничений для меньшинств и уравнение всех граждан страны в их правах. Изменение политического климата в стране, обретение гражданских свобод наряду с ослаблением легитимности власти привело к высвобождению центробежных сил. Меньшинства начали проявлять тягу к эмансипации. Не случайно национальный вопрос обсуждался как на «низовом», региональном уровне, так и в Петрограде. Каждая из значимых партий сформулировала свои подходы к национальному вопросу и грядущему региональному и национальному устройству России. Причём весной и летом 1917 года ведущие партии высказались по преимуществу за предоставление меньшинствам культурно-национальных автономий, хотя региональное устройство России виделось различным политическим силам по-разному[136].

Повсеместно активизировалась деятельность националистических организаций. Как отмечает Т. Ю Красовицкая, «общероссийским партиям пришлось столкнуться с лавинообразно возникающей массой „этнических“ партий»[137]. В национальных регионах страны нарастало автономистское движение, приведём несколько примеров. В июне 1917 года украинская Центральная Рада провозгласила автономию Украины. Такое же требование выдвинули молдавская национальная партия и мусаватистское движение Азербайджана, а в июле 1917 года в Казахстане была создана партия Алаш, выступавшая за национально-территориальную автономию. О национально-культурной автономии заявляли народы Поволжья и Сибири. В самых разных частях империи созывались национальные съезды. Центробежные тенденции коснулись и армии. Деникин вспоминал: «С началом революции и ослаблением власти проявилось сильнейшее центробежное стремление окраин, и наряду с ним стремление к национализации, то есть расчленению армии. […] Начались бесконечные национальные военные съезды. Заговорили вдруг все языки: литовцы, эстонцы, грузины, белорусы, малороссы, мусульмане – требуя провозглашённого „самоопределения“ – от культурно-национальной автономии, до полной независимости включительно»[138]. Процессы суверенизации, проходившие во многих национальных регионах империи, широко изучаются, и посвящённая им литература весьма обширна[139].

3.2. От Союза беломорских карел к Карельскому просветительскому обществу

Карельские регионы Олонецкой и Архангельской губерний не остались в стороне от мощных центробежных процессов, охвативших империю. Основные проблемы региона не только не были решены к 1917 году, но и усугубились, ибо за три года войны ситуация здесь сильно изменилась к худшему. Сельское хозяйство Карелии страдало от нехватки рабочих рук – в результате массовых мобилизаций деревня лишилась 47 % трудоспособного мужского населения. Посевные площади в Карелии сократились к 1917 году на 38 % в сравнении с 1913 годом. Были закрыты или работали с недогрузкой многие лесопильные заводы, свёртывались лесозаготовки, – а значит, крестьяне теряли возможность получить необходимый им дополнительный приработок. Деревня нищала. Единственной возможностью приработка для многих жителей близлежащих районов стало строительство Мурманской железной дороги. Однако и здесь условия жизни ухудшались, рабочий день часто превышал 10 часов, а заработная плата постоянно задерживалась[140].

В Карелии ширился продовольственный кризис, который выражался в постоянно растущих ценах на продукты питания. По подсчётам В. Бузина, если до войны семья из четырёх человек тратила в месяц на необходимое питание и промышленные товары первой необходимости 32 руб. 27 коп., то к декабрю 1915 года эта сумма составляла уже 61 руб. 73 коп. Рост цен составил почти 50 %[141].

Резкое ухудшение уровня жизни карельского населения фиксируется в различных чиновничьих рапортах и отчётах. Например, в одном из донесений в Петербург за 1915 год олонецкий губернатор М. И. Зубовский отмечал «удручённое настроение» крестьянского населения губернии «по случаю крайнего недостатка хлеба и отсутствия корма для скота»[142]. Учитель М. И. Бубновский в начале 1917 года писал, что в карельском крае крестьяне «по неделям живут без хлеба» и питаются «мякиной, сосновой толчёной корой и мелко раскрошенной сухой соломой, примешанной с горстью муки»[143].

Сразу после февральских революционных событий карельские и финские национальные активисты возобновили свою работу. Председатель Союза беломорских карел Алексей Митрофанов (Митро) написал секретарю Союза, писателю и национальному активисту Ииво Хяркёнену: «Теперь пришло время вновь начать ковать Сампо Беломорской Карелии, продвигая дело нашей красивой и убогой Карелии. Нужно незамедлительно созвать собрание находящихся в Финляндии беломорских карел и занимающихся этим делом финнов, чтобы обсудить, каким образом нужно было бы начинать продвигать дело Беломорской Карелии»[144]. Митро разослал приглашения небольшой группе живших в Финляндии беломорских карел, которые в числе 22 человек должны были собраться в Тампере, – символически встреча была назначена на день рождения Элиаса Лённрота, 9 апреля[145].

Накануне этого дня была определена новая стратегия: распространить деятельность Союза не