И Джервис, и Джастин — люди, пожалуй, еще менее приспособленные к работе, которой им приходилось заниматься, чем мы, — к концу дня бывали полностью измотанными. Я задумывалась — надолго ли еще их хватит? Я чувствовала, что они начинают терять иллюзии. Я заговорила об этом с Джервисом, когда мы лежали на нашей узкой неудобной постели, слишком усталые для того, чтобы вести оживленный разговор, способные лишь перебрасываться вялыми фразами.

— Джервис, почему мы не возвращаемся домой?

— К своим долгам?

— Мы бы что-нибудь придумали.

Как вы можете копать без конца, опрокидывать корзины с породой в ручей, напрасно выискивая там что-нибудь?

— Это не всегда будет напрасным. Если я уеду, а на следующий день там найдут золото, я никогда не прощу себе этого.

Я понимала, что удерживало всех этих мужчин здесь: не вчерашний день, не сегодняшний, а завтрашний.

У Джервиса, Джастина, всех мужчин, окружавших нас, была одна общая черта — жажда золота. У Бена она тоже была. Лишь немногие, вроде Артура Боулза и Джеймса Морли, сумели отвернуться от этого золотого идола. Присмотревшись, в этих двоих можно было отметить общую для них черту безмятежное спокойствие, которое было бесполезно искать во всех остальных.

Попривыкнув к этому образу жизни, я поняла, что могу успеть управиться со всеми домашними делами и еще позволить себе некоторые развлечения. Я начала знакомиться с людьми. Бен был прав, говоря, что здесь встречаются самые разные люди. Вот, например, Питер Кэллендер, о котором поговаривали, будто на родине у него был титул. Здесь он им не пользовался, потому что на это смотрели косо, но его манеры и речь выдавали в нем то, что здесь называлось «из благородных». Он всегда был галантен по отношению к женщинам, умел демонстрировать легкую беззаботность, но на своем участке трудился так же, как все остальные.

Его противоположностью был Дэвид Скэллингтон, лондонский бродяга, отбывший, как поговаривали, в этих местах срок и решивший остаться. Никто не знал, какое преступление он совершил; таких, как он, здесь немало, и было не принято расспрашивать человека о его прошлом. Здесь существовали свои правила хорошего тона, которых все придерживались.

Было еще семейство Хигтинсов — отец, мать и два сына. Все они работали, как маньяки, и я слышала, что год назад им улыбнулась удача. После этого им надо бы уехать, но они предпочитали продолжать поиски.

И, разумеется, я познакомилась с Брюном. Он мне понравился: в нем, как и в Лиззи, было что-то детское, доверчивое. Брюн тоже болел золотой лихорадкой. Это меня удивляло, поскольку его трудно было заподозрить в амбициях.

Он не любил говорить: сведения из него приходилось просто выжимать, задавая бесконечные вопросы.

— А ты никогда не скучаешь по Англии, Брюн? поинтересовалась я.

На его измятом лице появилась почти детская улыбка:

— Ну что ж, миссис, я бы не сказал — да, и я бы не сказал — нет.

— Так что бы ты сказал, Брюн? Он засмеялся:

— А вас надо опасаться.

Это было одним из его любимых выражений, и я надеялась, что в его устах это все-таки звучит комплиментом.

— А когда ты решил стать боксером, Брюн? — спросила я.

— Ну, уже давно.

— В восемь, в десять лет?

— Ага, точно.

— И кто-нибудь это заметил и стал помогать тебе?

— Это уж точно.

Брюн ухмыльнулся, опустил взгляд на свой сжатый кулачище и продемонстрировал, как он наносит удар воображаемому противнику.

— Насколько я знаю, этот вид спорта уважают даже в королевском семействе. Я слышала, что в свое время сам принц боксировал.

Брюн молчал. Я была уверена — он погрузился в воспоминания. Потом он вдруг нахмурился, и я решила, что он вспоминает о человеке, которого убил на ринге. Читать его эмоции было несложно, поскольку он был слишком простодушным для того, чтобы скрывать их.

— Расскажи мне, как ты приехал в Австралию, Брюн, — попросила я, решив отвлечь его от неприятных воспоминаний.

— На корабле.

— Ну, разумеется. Но почему?

— Золото. Мистер Бен помог мне.

На его лице появилось выражение обожания: Бена он явно почитал выше всех смертных, и его имя постоянно всплывало в наших разговорах. Наверное, это было одной из причин, по которым мне так нравилось говорить с Брюном.

Постепенно мне, наконец, удалось выяснить, как Бен помог ему разобраться с бумагами. Сам Брюн в них абсолютно ничего не понимал и уже подумывал о возвращении домой.

— А после прямо как чудо, — сказал он, щелкнув пальцами. — Мистер Бен взял и сказал: «Возьми и поставь здесь крестик, Брюн», — вот он как сказал, ну и получилось вроде у меня уже и есть заявка на участок.

Мне нравилось видеть, как светлеет его лицо при упоминании имени Бена. По правде сказать, я постоянно помнила о Бене, и это было понятно: он явно выделялся на общем фоне, отличаясь от всех остальных. Несмотря на то, что здесь Питер Кэллендер со своим титулом ценился ничуть не выше, чем Дэвид Скэллингтон со своим сомнительным прошлым, все признавали особое положение Бена.

Бен действовал не так, как другие. Он не сколотил себе состояния, но стал сравнительно богатым человеком, вполне способным построить себе роскошный дом в Мельбурне и жить там, как джентльмен, которым он, несомненно, являлся. Но что же он сделал? Он построил себе дом здесь, в этом же городе; обзавелся собственной шахтой, где люди работали на него. Более того, он стал в этом городке чем-то вроде исполнительной власти. Да, Бен явно отличался от остальных.

* * *

Все уважали его: люди чувствовали, что Бен здесь просто необходим для того, чтобы в городе поддерживался порядок. Он сумел навести его, а с такой разношерстной толпой это было не так-то просто.

У Морвенны приближалось время родов.

Миссис Боулз осмотрела ее и сообщила, что будущая роженица в добром здравии, и роды должны пройти гладко. — Вы уверены, что у нее будет все хорошо? спросила я.

— Тут — дело железное, — успокоила меня миссис Боулз, — вы уж на меня положитесь.

Я все-таки беспокоилась и заговорила об этом с Беном.

— Когда подойдет время рожать, — сказал он, — Морвенна должна переселиться в мой дом.

— Спасибо, Бен. Я передам ей.

— Я буду настаивать на этом.

В моем доме есть, по крайней мере, удобства. И тебе, Анжелет, лучше перебраться туда на это время. Я уверен, она захочет, чтобы ты была рядом.

Меня эта перспектива обрадовала. Естественно, я хотела быть возле Морвенны, и в то же время приятно было пожить в доме Бена.

Было лето, и дни стояли очень жаркие, хотя температура могла очень резко меняться, но и тогда такую погоду в Англии назвали бы теплой, однако здесь после жары она казалась прохладной. Настоящим бедствием здесь были мухи. Им, казалось, доставляло удовольствие терзать нас, и чем больше от них отмахивались, тем назойливей они докучали. Я с тоской вспоминала об Англии. Сейчас там стояла зима. Я вспоминала вечера в доме дяди Питера, обеды, где присутствовал Мэтью со своими знакомыми политиками, увлекательные разговоры за столом. А когда я представляла своих родителей в Кадоре, меня охватывала почти непереносимая ностальгия.