Последнее распоряжение царь в декабре отменил — точнее, велел подождать со строительством «до предбудущего 1722 году», но зато потребовал от губернатора «для пробы» образцы верблюжьей шерсти, «персидских кушаков» и «гилянских рогож». Кроме того, Петра интересовали иранские изюм и шафран, которые он предполагал сбывать в соседнюю Польшу — наблюдательный царь, как опытный коммерсант, заметил, что шляхетский стол не может обойтись без этих «специалов». Волынский доставил в Петербург «шафранное коренье», и царь повелел посадить его у себя в оранжерее в надежде получить «плод». Губернатору предписывалось купить в Гиляне и разводить в Астрахани померанцевые, лимонные, цитронные, гранатовые и самшитовые деревья, а жителей приучать выращивать виноградную лозу, закупленную в Дербенте и Шемахе. Но климат помешал добиться фруктового изобилия, а почва оказалась непригодной для производства качественных вин.

У царя были и более обширные планы. Стремясь развить по Каспийскому морю торговлю с восточными странами, он хотел поручить организацию этого дела знаменитому парижскому банкиру и генеральному контролеру французских финансов Джону Лоу, который во Франции ввел в обращение бумажные деньги и успешно распространял акции своей Индийской компании. Петр прочитал перевод книги Лоу «Рассуждения о деньгах и торговле» и решил пригласить его на русскую службу.

В январе 1721 года он лично отредактировал наказ находившемуся на русской службе французу, асессору Берг-коллегии Габриелю Багаре де Пресси. Император приглашал «господина Ляуса» в Россию и обещал ему княжеский титул, 200 дворов крепостных, право основать свой город и населить его «иностранными мастеровыми и ремесленными людьми», разрешал иметь 100 человек личной гвардии. При этом Петр рассчитывал, что «господин Ляус» в «восточной России около Каспийского моря» построит города и села, организует заводы и мануфактуры, привлечет иностранных колонистов. Если же Лоу согласится поступить на русскую службу и «российские рудокопные дела також и Персидскую торговую компанию в Российском государстве сам сочинить и учреждать намерен», Петр I готов был сделать его обер-гофмаршалом двора и действительным тайным советником и наградить орденом Андрея Первозванного. Подобных условий русское правительство до того не предоставляло никому из иностранцев, что явно свидетельствовало и о серьезности намерений развивать восточную «коммерцию», и о впечатлении, произведенном на Петра успехами Лоу в начале его карьеры во Франции. Однако планам царя не суждено было осуществиться: к тому времени банк и компания Лоу лопнули, и де Пресси встретился с шотландцем, когда тот уже покинул Францию. Реорганизация восточной торговли не состоялась.

Но Петр не упускал из вида и военную подготовку продвижения на Восток. В декабре 1720 года решено было отправить консулом в Исфахан «зело искусного» Семена Аврамова, а в Шемаху — капитана Алексея Баскакова с геодезистами. Официально они должны были добиваться от местных правителей «всякого вспоможения» российским купцам на предмет беспрепятственной покупки и вывоза шелка-сырца в Астрахань на употребление царского двора. А неофициально им надлежало собирать сведения военного и политического характера, а также установить, «коликое число в тех провинциях (Шемахе и Гиляне. — И. К.) купечества и поселян, и от чего болше пожитки имеют, и в чем их интерес состоит, и что с них собираетца шаху в год доходов». Баскаков получил еще и указание выяснить все о реке Куре: «…откуды течет и как велика и глубока, и ходят ли по ней какие суда и до которых мест, и по той реке какие живут народы».

Одновременно шла и дипломатическая подготовка будущей кампании. В сложной дипломатической игре при стамбульском дворе российскому посланнику А.И. Дашкову удалось убедить турок в опасности для них антироссийского союза Австрии и Саксонии и при поддержке французского посла заключить в ноябре 1720 года «вечный мир». Его условия повторяли старые и тяжкие для России обязательства Прутского мира 1711 года. Единственное, что удалось выторговать, — это разрешение на пребывание в Стамбуле постоянного российского резидента. В июне 1721-го договор был ратифицирован султаном: Россия на время получила свободу рук на юге. Турки даже надеялись на возможный союз с Петром против Австрии.

На реальное ослабление Ирана и возросший интерес к прикаспийскому региону со стороны России отреагировали и местные владетели. В 1717 году тарковский шамхал Адиль-Гирей в обращении Петру I выразил готовность по образцу своих «отцов и прародителей» как «покорный раб ваш, всегда с придержанием во услугах ваших пребывати и с союзными и друзьями вашими в дружбе и в союзе быть, а с неприятелями вашими противиться от сердца» и сообщил: «Ныне все в краях наших пребывающие кумыки, и кайтаги, и казикумуки, и их сильные князи и начальники и старшины здесь суть согласившись, вашу службу приняв, поддались». Вслед за шамхалом к России обращались уцмий Кайтага, эндереевский, аксаевский и другие владетели Дагестана.

Петр принял Адиль-Гирея «под оборону нашу и подданство», но действовал осторожно и не спешил объявлять о том, что шамхал состоит ныне «в стороне его царского величества», учитывая только что заключенный с Ираном договор. Тем более что «подданство», как и ранее, носило номинальный характер и ни к чему не обязывало; тот же кайтагский уцмий Ахмед-хан получал от шаха жалованье в одну-две тысячи рублей и подарки (лошадей, халаты, дорогие сбруи), но «воинскую службу» нести отказывался: «Усми даром служить никому не должен… — говорили его подданные возвращавшемуся в 1718 году из Ирана с дареным слоном А. Лопухину, — шаха мы не боимся».

Шаха здесь не боялись уже давно. Еще в 1711 году восставшие жители Джаро-Белоканских вольных обществ вступили в Ширван и подняли местное суннитское население на борьбу против иранцев-шиитов. Повстанцев возглавил «родом мужик простой», энергичный и предприимчивый Хаджи-Дауд (или Дауд-бек), к которому примкнул уцмий Кайтага Ахмед-хан и правитель Казикумуха Сурхай-хан. Объединенное войско разгромило силы наместника Ширвана и других местных ханов, а в 1712 году разграбило Шемаху. Только в 1719 году Хаджи-Дауда удалось схватить, но вскоре он бежал из дербентской крепости. В это же время началось восстание афганских племен абдали и гильзаев; наследственный вождь последних, Мир-Вейс-хан, захватил Кандагар, а предводитель абдали Абдулла-хан поднял бунт в Герате. Несмотря на все попытки правительственных войск, вернуть утраченные провинции не удалось, и в 1720 году Махмуд, сын Мир-Вейс-хана, начал набеги на Иран.

Шах обратился за помощью к кавказским владетелям, но те не спешили с ее оказанием, а Ширван был вновь был охвачен брожением. Хаджи-Дауд рассылал по горским обществам Дагестана письма с призывом подняться против Сефевидов. «Ныне нам время себя людьми поставить и обогатиться; нежели мы сей случай из рук упустим, на то мы достойны, чтобы весь свет нас дураками признал, ибо сила в наших руках, шах от Мирмахмута утеснен, и ничто мешать не может», — писал он Сурхай-хану. Одновременно он обращался и к русским властям в Астрахани: объяснял, что движение вызвано «обидами» со стороны персов-«кызылбашей», обещал «дружелюбие иметь» и даже «великому государю под руку иттить, также и юрты (владения. — И. К.) свои отдать».

Волынский в июне 1721 года поначалу обнадежил «бунтовщика» и даже «секретно» передал ему, что российскому государю «не противно, что он с персианами воюет». Но в то же время особых иллюзий в отношении нового «приятеля» он не питал: «Кажется мне, Дауд-бек ни к чему не потребен; посылал я к нему отсюда поручика (как я перед сим вашему величеству доносил), через которого ответствует ко мне, что конечно желает служить вашему величеству, однако ж чтобы вы изволили прислать к нему свои войска и довольное число пушек, а он конечно отберет городы от персиан, и которые ему удобны, те себе оставит (а именно Дербент и Шемаху), а также уступит вашему величеству кои по той стороне Куры реки до самой Гиспогани (Исфахана. — И. К), чего в руках его никогда не будет, и тако хочет, чтоб ваших был труд, а его польза».