– Ах вот оно что. – Розалинда повернулась к нам с Зили и одними губами произнесла «упс».

Мы, девочки семьи Чэпел, почти никогда не имели дела с работой по дому. Наш дом был таким большим, что для ведения хозяйства требовался целый штат служащих, и никто не ждал от женщины такого социального положения, как моя мать, что она будет горбатиться у плиты и штопать одежду. Для женщин нашего класса учиться вести домашнее хозяйство означало учиться руководить другими женщинами, которые, собственно, и будут делать всю работу.

Эстер и Мэтью хотели другой жизни. Современной, как говорила Эстер. Мэтью отказался от таунхауса в Верхнем Ист-Сайде, который ему предложили родители, и вместо этого выплатил из своих средств первый взнос за дом в колониальном стиле в районе Рай, в пешей доступности от станции пригородных поездов на Манхэттен. Мэтью, первый вице-президент компании «Мэйбрик стил», собирался ездить на работу на поезде, а Эстер планировала сидеть дома, готовить, делать небольшую уборку (более серьезную работу по дому намеревались поручить помощнице, приезжающей два раза в неделю) и впоследствии сидеть с детьми, которых они с Мэтью собирались завести в самом ближайшем будущем. Эстер, рассказавшая Мэтью о «свадебном торте» и жизненном укладе в нем, не хотела жить в замке, а Мэтью не хотел такой жизни, которую вели его родители – пропитанные мартини вечера его матери, любовные интрижки его отца, их бесконечные ссоры.

– Ты сделала что могла, Эстер, милая, – сказала Розалинда. – À table![8]

Она развязала фартук Эстер и поочередно выключила все конфорки.

Эстер вручила нам с Зили напитки, чтобы мы отнесли их в столовую. Розалинда взяла корзинку с булочками и миску с пюре. Отец и Калла уже сидели за столом, положив на колени льняные салфетки. Они молчали: Калла читала книгу стихов Теннисона и не обращала на отца никакого внимания.

Когда мы с Зили начали разливать всем напитки, появилась Дафни – брюки капри, клетчатая рубашка без рукавов, завязанная в узел у талии, волосы убраны в торчащий хвостик. Отец посмотрел на нее, а затем опустил глаза, ничего не сказав. Он не одобрял женщин в брюках или с обнаженным пупком. Любую из нас он послал бы наверх переодеваться, но спорить с Дафни не имело смысла.

– И где ужин? – спросила она, когда я наливала ей лимонад. Каждый вечер мы собирались в столовой в шесть тридцать, а сейчас было уже на десять минут позже. Дафни не хотела провести за столом с родителями ни одной лишней секунды.

– Давайте сегодня будем добрее, – сказала мама, зайдя в столовую и опустившись на свое обычное место на противоположном от папы конце стола. – Я уверена, что Эстер очень старалась. – Как и днем в саду, мама выглядела напряженной.

Когда я садилась на свое место рядом с ней, из кухни послышался звук падающей посуды и голос Эстер: «О нет!» Дафни засмеялась, отпивая из бокала. Розалинда отправилась на кухню посмотреть, что случилось.

Отец налил себе пива. После церкви мы его с утра так больше и не видели. Когда он был дома, он всегда работал у себя в кабинете.

– Чем вы сегодня занимались? – спросил он нас с Зили. Его воротник был расстегнут, но при этом, несмотря на жару, он по-прежнему был в коричневом пиджаке, в котором ходил в церковь.

– Айрис рисовала меня на лягушачьем пруду, – ответила Зили.

– А уроки у вас на этой неделе есть?

– В понедельник у нас урок фортепиано, – ответила я.

– А у меня в пятницу занятие балетом, – сказала Зили. Она напряженно сидела на стуле и расслабилась только тогда, когда допрос закончился. Его вопросы обычно были довольно безобидными, но лучше всегда быть начеку.

– А ты, Калла? – спросил он. – Что у тебя там такого в книге, что ты не можешь оторвать от нее взгляда даже за столом?

– «Леди из Шалота», – ответила она и начала читать вслух: – «Пред нею зеркало давно // Висит – его прозрачно дно // Где тени зреть ей суждено: // Большой дороги полотно // До башен Камелота»[9].

– Большое спасибо, – сказал папа, подняв брови и поправив вилку с ножом. – Поэзию я никогда не понимал.

– Это точно, – сказала Калла. Она отложила книгу, взяла стакан с водой и сделала аккуратный глоток. У нее были красивые пухлые губки, но в закрытом состоянии они были сложены в гримасу недовольства, что несколько портило их очарование.

Наконец Эстер с Розалиндой принесли ростбиф и стручковую фасоль. Порезанное на куски мясо источало приятный аромат, но больше на белом блюде ничего не было. Миссис O’Коннор обычно украшала тарелку зеленым салатом, веточками петрушки или кусочками апельсина, но Эстер этого не сделала. Мясо плавало в маслянистой жидкости, словно его бросили в лужу. По очереди опуская кусочки на свои тарелки, все мы постарались убрать с лица брезгливое выражение.

Дафни начала есть еще до того, как остальные наполнили свои тарелки, – сначала она театрально пыталась разрезать кусок мяса ножом, а потом взяла его пальцами и стала откусывать прямо так. Отец задержал на ней взгляд, а потом с отвращением отвернулся. Эстер оглядела нас, ожидая вердикта. Обычно к ужину она спускалась опрятная и уложенная, но сегодня ее щеки раскраснелись, а волосы торчали в стороны, как у Альберта Эйнштейна. На воротнике ее белого платья остались бледно-розовые брызги крови – видимо, от куска сырого мяса, с которым она возилась несколько часов назад.

– Никогда не угадаете, кто сегодня ответил на приглашение, – сказала Розалинда, появляясь из кухни с забытым соусником. Она села на свое место рядом с отцом: ее фраза прервала невыносимое молчание. Отец повернулся к ней, отпивая пиво и не желая играть в угадайку.

– Сэмюэл Кольт, – сказала она. – Сэмюэл Шестой, или Седьмой, или сколько их там уже. Он тот, который помоложе, – кажется, ему лет двадцать.

Отец поставил стакан на стол и задумался.

– И кто же его пригласил?

– Мы, конечно, – ответила Розалинда. – Папа, ты же сам одобрил список гостей.

– Правда? – Часто казалось, что его мысли блуждают где-то далеко, устремленные на какие-то гораздо более важные вещи.

– И твои оружейники придут, – добавила она.

– Они не мои оружейники, – сказал он. Большинство производителей оружия в Америке базировались в Коннектикуте и Массачусетсе – «Кольт», «Смит и Вес-сон», «Винчестер», «Спрингфилд Армори», «Моссберг», «Ругер», «Ремингтон», но отец и его собратья по кровопролитию были по большей части конкурентами, а не друзьями.

Отец принялся за мясо, а Эстер взволнованно за ним наблюдала. Он отрезал большой кусок, отправил его в рот и, начав жевать, кивнул ей.

На маминой тарелке лежал кусок ростбифа, окруженный стручковой фасолью, но было очевидно, что есть все это Белинда не собиралась. Она намазала маслом булочку, откусила и рассеянно жевала, неотрывно глядя в окно за спиной мужа, туда, где к северу от дома простирался лес. В моменты особого стресса она казалась отрешенной – так обычно выглядят люди под воздействием лекарств: то вглядывалась в пустоту, а то вдруг резко возвращалась к разговору. Но не думаю, что она на самом деле принимала лекарства. Врач к нам домой приходил редко, а в те случаи, когда я тайно пробиралась в ее спальню или пользовалась ее ванной, если наша была занята, таблеток я никогда не видела – только аспирин. Казалось, что у Белинды не было пороков – она не курила, не пила кофе и алкоголь, и каждый новый день она встречала лицом к лицу, ничем не защищенная. В результате она как будто избегала самой жизни – смотрела на солнце и, не выдержав, отворачивалась.

– Вессоны тоже придут, – сказала Эстер. – Эльвира Вессон и ее мать.

– Мы бы и Энни Оукли с Буффало Биллом пригласили, если бы они были живы, – пошутила Розалинда, и отец утвердительно крякнул.

Благодаря Мэйбрикам свадьба разрослась до необъятных размеров. Они разослали сотни приглашений, и почти все эти люди согласились, поэтому прием перенесли из нашего дома в Уэнтуорт-холл, поместье под Гринвичем, где проводились свадьбы особ высшего общества и другие крупные мероприятия. С нашей стороны гостей ожидалось мало. Отец был единственным ребенком, его родители умерли. Родителей мамы тоже уже не было в живых. У нее