Синклит, Тайлар окреп и раны, нанесенные ему смутой, наконец, затянулись,– взгляд молодого военачальника устремился куда-то вдаль, а его голос наполнился мечтательными нотками. Казалось, что слова, которые он сейчас говорил, уже давно томились внутри его головы и жаждали быть сказанными.– Не знаю, слышал ли ты, но на юге, в Айберу, на руинах некогда могущественного государства Каришидов, идет бесконечная грызня осколков. На той стороне Внутреннего моря, словно спелый плод, пухнут от богатства Белраим и другие великие города и государства Фальтасарга. А еще дальше, на другом конце моря – лежит странный и загадочный Саргшемар, где горы родят золото и шьют шелк. Мир вокруг нас огромен, прекрасен и слаб. Он жаждет своего покорителя. И я верю, что совершенное нами здесь – лишь начало пути, который уготован нашему государству.

Примерно через час они остановились на привал. Устроившись прямо на берегу, солдаты достали тонкие полоски вяленого мяса и разделили их с полководцем и его рабом. Получив свой кусок, Сэги брезгливо поморщился, но все же отправил его в рот, а юный Тайвиш, поблагодарив солдат, жевал пересушенное и пересоленное мясо с такой улыбкой, словно ему предложили изысканное лакомство.

Неспешно жуя затвердевшую говядину из лагерных запасов, Скофа уставился на воду. Этот приток Мисчеи, веками служившей северной границей харвенам, местные явно не просто так прозвали Молчаливой. Казалось, что река и не течет вовсе: водная гладь была абсолютно ровной, словно у пруда или озера. Лишь ветер изредка прогонял по ней небольшую, едва уловимую дрожь.

А еще, она была чужой и незнакомой. Конечно, когда-нибудь и этот край станет привычен для тайларского глаза. Правнуки, а может даже и внуки колонистов, привыкнут к этой погоде, к этим деревьям и камням и назовут их своей землей. Но вот для Скофы тут навсегда останется чужбина. Дикая и злая земля, забравшая себе слишком много его крови.

Его мысли вновь перенеслись за сотни верст, в далекий Кадифар и город его детства. Двадцать один год жизни полной битв и походов, лагерей и крепостей, изнуряющего труда и бесконечных тренировок, разделяли его с тем незрелым мальчишкой, что сбежав из родного дома, записался в походную тагму. Двадцать один год. Ровно на год больше положенного срока.

И вот теперь он мог вернуться домой. И вернуться живым, здоровым и целым.

Разговор про родной город что-то разбередил в душе и памяти Скофы и он с удивлением понял, что за все эти годы как-то особо и не задумывался о том, что ждет его после тагмы. Да, он часто вспоминал свою родную провинцию, тосковал по своему детству в Кэндаре, мечтал о Кадифе… но никогда всерьез не строил планов на тот день, когда листарг тагмы вручит ему серебряную бляшку ветерана, и он в последний раз отсалютует своему, теперь уже бывшему командиру и знамени. Видно поэтому, он так ничего и не сделал для обустройства этой новой жизни.

На дне лежавшего в лагере его походного рюкзака, покоился сломанный пополам ритуальный серебряный ножик харвенских жрецов, два изумруда, золотой самородок размером с два пальца, бронзовый кубок, инкрустированный мелким жемчугом, да кошелек с остатками жалованья. За годы службы Скофа так и не научился копить, и все что удавалось добыть во время сражений, взятия городов или крепостей – утекало из его рук, оставляя лишь скомканные воспоминания похмельным утром.

Около года назад удача таки решила ему улыбнуться, и в его руки попало настоящее сокровище. Тогда тайларские войска взяли Парсу – самый крупный из городов харвенов, в котором до войны жило почти двадцать четыре тысячи человек. Безумное число по местным меркам. Во время боев за улицы города, Скофа первым оказался в доме жрецов у капища Рогатого бога. Само жилище было пустым – жрецы, по харвенской традиции были вместе с воинами и гибли в боях на улицах. И судя по всему, перед тем как уйти, они вынесли и спрятали все, что имело хоть какую-то ценность. В каждой из комнат и залов он находил лишь одежду, травы, свечи, глиняную посуду и маленькие идолы, вырезанные из костей. Скофа уже было отчаялся, но потом его глас зацепился за неприметную дверь в маленьком внутреннем святилище, в котором нашлась золотая чаша. Огромная, усыпанная самоцветами, в локоть высоту и почти столько же в ширину, она так и осталась стоять на алтаре из рогов животных. Насколько знал Скофа, такие чаши выносили лишь время праздников и главных обрядов, собирая в нее кровь жертвенных животных. И видно в пылу сражения про нее просто забыли.

Скофа даже представить себе не мог, сколько она может стоить – только на вес золота в ней было не меньше пуда. А если еще взять самоцветы… такая добыча легко могла обеспечить ему дом в столице, или даже небольшую усадьбу, где-нибудь у побережья. Проклятий местных богов он не боялся, ведь боги Тайлара были сильнее и могущественнее, и всегда защищали своих воинов. Так что Скофа не раздумывая положил в свой заплечный мешок бесценное сокровище и вернулся к остальным воинам.

Бои в городе кончились на следующий день. Еще через три дня тайлары закончили вывозить ценности и заковывать местных в цепи. По воинскому уставу, солдату полагалась треть захваченной добычи. Еще треть отходила полководцу, а остальное забирало государство. Но Скофа, которому кроме кубка так и не подвернулось ничего ценного, не смог придумать, как поделить его на части и решил просто умолчать. К счастью захваченной в городе добычи было настолько много, что на старших воинов даже не стали возлагать унизительную, но необходимую работу по проверки сумок и прочих личных вещей солдат. А еще тагмам разрешили праздновать победу и все следующие три дня воины пили до беспамятства, ели до отвала, подчищая погреба захваченного города, и насиловали пленных харвенок.

В последнем сам Скофа не участвовал: брать женщин силой ему не нравилось. Что-то внутри него всегда противилось самой мысли об этом. Зато, зная, что теперь-то старость его точно обеспечена, он с легким сердцем расстался с остатком скопленных им за весь прошлый год денег, отправившись к лагерным шлюхам.

В те дни о них почти все забыли, отдавая предпочтение дармовым пленницам, а потому щедрым на монеты воином женщины занялись с двойным усердием. Особо пылкой и страстной была молодая мефетрийка Мафранаана, которую непривыкшие к долгим именам тайлары называли просто Маф. Она была красивой, с неплохой фигурой, хотя и слегка располневшей, а ее вьющиеся черные волосы опускались ниже лопаток. За свои услуги она брала вдвое