— хозяин своей жизни, и я хочу показать вам то, что происходит внутри вашего тела. Показать то, что причиняет вам боль и мешает жить». Я спокойно объясняю и даю время для того, чтобы человек понял. «Вот это вы», — говорю я, показывая на изображение на большом мониторе, снабженное подписью с фамилией и датой рождения пациента. Я хочу, чтобы они понимали, что это не изображение из фотобанка. «Вот ваше тело, а вот это — раковая опухоль». Я верю в то, что медицина должна строиться на индивидуальном подходе. Я показываю пациенту опухоль и говорю, что этот комок ткани играет по своим правилам. Рак бросает вызов биологической программе, призванной остановить его, и болезнь развивается по своим законам. У нее подлый характер и собственное бесконтрольное «я».

Сказав все это, я жду реакции пациента. Некоторые готовы отчаянно биться за каждый месяц жизни. Кто-то хочет уйти побыстрее и с минимумом боли. Другие выбирают не самые радикальные, щадящие операции и решения из доступного им арсенала. Некоторые больше ко мне никогда не возвращаются. Кто-то подписывает согласие на операцию и благодарит. Мы с пациентом словно стоим вместе на перепутье, выбирая дорогу. Но каждый пациент должен понимать, что он сам — хозяин своей жизни. Я информирую и объясняю, но управляют своей жизнью они сами, они сидят за рулем, крутят руль на поворотах, прокладывают путь, испытывая страх и неуверенность, которые неизбежно несет любой раковый диагноз. Они находятся в сложном положении, требующем героической выдержки.

У пациента, которому сделали гемикорпорэктомию, был рак таза, и решение ампутировать всю нижнюю часть тела принималось не мной, а консилиумом специалистов. План лечения сформировался на встречах Совета по опухолям, в состав которого входили врачи различных специализаций. Команда выступила за радикальное решение проблемы и предложила провести ряд операций. План был на самом деле на грани фола — последней, отчаянной попыткой: удаление опухоли, лучевая терапия и затем химиотерапия. Последнюю меру можно сравнить с тем, как на садовом участке сначала вырывают все сорняки, после чего обрабатывают почву пестицидами для того, чтобы убить все оставшиеся семена. Семена в данном случае являются аллегорией раковых клеток.

Во время встреч Совета по опухолям я не произнес ни слова. Тем не менее мое молчание можно было расценить как знак согласия, то есть меня можно считать соучастником. Я согласился, потому что мне была отведена не самая с технической точки зрения сложная задача. Я старался с уважением относиться к желанию пациента. Но ни я, ни пациент в то время еще не осознавали, что ампутация нижней части тела будет чем-то… уж слишком радикальным.

Если быть абсолютно честным, то далеко не всегда можно употреблять в отношении рака слово «лечение» или ожидать выздоровления. Но если даже шансы пациента вылечиться составляют всего 10 %, он слышит только то, что у него есть шанс, и ничего больше. Кроме того, пациент не очень хорошо представляет, какую цену ему придется заплатить за выигрышный лотерейный билет. В его глазах появляется надежда, он думает только о том, что у него есть шанс. Даже если тот невелик, он не хочет упускать эту призрачную возможность. Но пациента с запущенной формой рака нельзя вылечить. Рак пустил метастазы по всему телу, и с помощью хирургического вмешательства можно купить себе лишь небольшой отрезок времени.

У пациента, о котором я сейчас рассказываю, была другая история. У него действительно имелись хорошие шансы победить рак хирургическим путем. Однако эта победа далась бы ему очень высокой ценой: хирургам пришлось бы удалить ткань, расположенную на достаточно большом расстоянии от опухоли, чтобы гарантировать отсутствие в теле остаточных раковых клеток.

Когда я видел пациента до операции, он мог самостоятельно передвигаться на ходунках из-за боли в бедрах. Он с большим энтузиазмом отнесся к операции. Как и многие другие пациенты, он испытывал состояние когнитивного диссонанса. Вероятность успешного излечения от рака, составляющая 10 %, означает, что 90 % за то, что выздоровление не состоится. Однако, как и большинство других пациентов, он видел только эти 10 %. Кроме того, стоит учитывать: сказать, что его ждала «радикальная операция», — значит не сказать практически ничего. Не существует других операций, в результате которых пациент теряет такую большую часть своего тела, как после гемикорпорэктомии. В мире нет протеза, который мог бы заменить всю нижнюю часть тела, и единственно возможный вариант — это сиденье, в котором тело может находиться в вертикальном положении. Можно ли ожидать, что человек в здравом уме и твердой памяти даст согласие на операцию, после которой его жизнь так сильно изменится? Смысл хирургического вмешательства сводится к тому, чтобы продлить человеку жизнь, но какую цену за это человек должен будет заплатить? Ни сам пациент, ни члены междисциплинарной комиссии не заостряли внимания на том, каким окажется качество жизни пациента после операции.

Пациент был захвачен процессом подготовки к операции, во время которого команда из четырех врачей говорила ему о том, что они победят рак. Пациент публиковал сообщения в соцсетях, но после операции уже никогда этого не делал.

Гемикорпорэктомию в качестве борьбы с раком впервые в 1950 году предложил американский хирург Фредерик Кредель для пациента с раком таза, то есть точно с такой же проблемой, как и у пациента, о котором я рассказываю. Кредель дал операции специальное название «полуэктомия». Впервые на практике ее провели только десять лет спустя, и по сей день подобное хирургическое вмешательство применяют крайне редко по той причине, что оно находится в серой зоне хирургического героизма и полного бреда.

Во время операции на животе хирурги вытянули конец кишечника пациента и сформировали выход в коже около пупка (колостома). Далее вставили пластиковую трубочку для отведения мочи от почек и отрезали репродуктивные органы. Следующую после этой операцию делал уже я. Я должен был разрезать пополам его позвоночник. Чтобы полностью отсоединить нижнюю половину тела, нужно было рассечь, отрезать и купировать часть позвоночника с находящимся внутри спинным мозгом и хвостом из нервов. Купировать позвоночник надо было для того, чтобы из него не вытекала мозговая жидкость (которую производит сам мозг). В тот момент, когда позвоночник разделится, человек навсегда будет отделен от самого себя.

Все решили, что операция прошла успешно. Рак вырезали, но вместе с ним человек потерял нижнюю часть своего тела. Он был жив. Сердце его билось, качало кровь, легкие вдыхали воздух, в голове появлялись мысли. Чисто теоретически человек мог смеяться, а также поддерживать отношения с другими людьми. Но как потеря половины тела меняет ощущение самого себя?

Бразильская студентка, изучавшая