Мы поднялись на один пролет лестницы, прошли по коридору и остановились в дверях кабинета Риди. Сразу стало понятно, почему полицейские только закатили глаза и сразу ушли. Комната была забита всевозможным разнокалиберным барахлом, заполнявшим жизнь профессора. Полки ломились от книг, которые, кроме того, встречались здесь на каждом шагу и буквально повсюду. По укромным уголкам и любому свободному пространству были растыканы какие-то артефакты, а на полу и письменном столе лежали раскатанные большие карты.

– Вау! – вырвалось у меня. – Сколько тут всякой всячины! А дома у него все так опрятно и аккуратно. Как будто кабинет и квартира принадлежат двум разным людям.

– В своей квартире доктор Риди спал, но жил он здесь, – сказала Джулия. – К тому же мне точно известно, что бывали дни, когда он зарабатывался допоздна и оставался ночевать в своем кабинете. Под всеми этими книгами и разложенными гобеленами закопан диван. Он был специалистом по литературе елизаветинского периода, но истинной его страстью был забытый поэт конца девятнадцатого века Джон Лавей. Примерно лет десять назад доктор Риди случайно натолкнулся на сонеты Лавея, и они произвели на него глубочайшее впечатление. Думаю, в глубине души доктор Риди был настоящим романтиком.

– А вы читали эти сонеты? – спросила я.

– Да, но должна признаться, что, в отличие от профессора Риди, меня они особо не поразили. – Она подошла к письменному столу и порылась в каких-то бумагах. – Он написал научный доклад о жизни и творчестве Лавея. Я знаю, что где-то здесь должна быть его распечатка. Это очень интересно. Похоже, что в то время Лавей считался утопическим философом. Вроде как Айн Рэнд[8]. У него была небольшая, но преданная группа приверженцев. Все они были одержимы идеей поиска истинной любви. – Она перешла к следующей кипе бумаг и принялась рыться уже в ней. – Самым пылким последователем Лавея был человек по имени Эбнер Гудфэллоу[9]. Жил он в Ганновере, штат Нью-Гэмпшир, и его дом до сих пор принадлежит семье. Доктор Риди навещал пра-пра-пра-правнучку Эбнера, и она позволила ему обследовать их чердак, который до самых стропил был завален всевозможными старинными сокровищами. По крайней мере, доктор Риди называл это сокровищами, хотя лично я подозреваю, что речь шла об обычном хламе, который за долгие годы накапливается в гаражах и на чердаках. – Она выдернула из кипы бумаг несколько листков и победно помахала ими. – Нашла!

Дизель взял листки у нее из рук.

– Можно мне это забрать?

– Конечно. – Она оглядела комнату. – Доктор Риди в последние месяцы был настолько поглощен работой, что, боюсь, его кабинет за это время стал более захламленным, чем обычно. Может быть, я смогу помочь вам найти эту книжку? Как она выглядела?

– Это был подписанный экземпляр «Ветра в ивах», – сказал Дизель. – Джилберту нравился мистер Тоуд.

– Не помню, чтобы она попадалась мне на глаза, – сказала Джулия, – но давайте сделаем так: я обследую эту часть комнаты, а вы поищите в книжном шкафу.

Я подошла к письменному столу и систематично прошлась по всем выдвижным ящикам. Верхний справа был заперт, ключа нигде видно не было, так что я призвала Дизеля, чтобы он применил свой магический дар. Он быстро открыл ящик, и мы уставились на книгу в кожаном переплете – подозреваю, она могла быть очень похожа на тот самый сборник сонетов. Ручное тиснение и небольшая застежка с замком. Но в этом случае на обложке были изображены замысловатые буквы «Э» и «Г».

– Это дневник Эбнера, – сказала Джулия, заглядывая в ящик через стол. – Доктор Риди наткнулся на него на чердаке дома Гудфэллоу. Помимо всего прочего, здесь описываются последние дни жизни Лавея, а также подробности того, что Лавей сказал Эбнеру Гудфэллоу за несколько мгновений до смерти. Доктор Риди воспринял это как благую весть, но, как по мне, это звучит так, будто очень больной старый человек возвращается к любимой сказке из своего детства. – Джулия еще раз быстро оглядела комнату. – Не думаю, что вы сможете найти здесь свою книгу. Возможно, вы захотите взять вместо нее этот дневник. Он был одной из самых дорогих для доктора Риди вещей. Думаю, где-то в ящике должен лежать и маленький ключик от этой книги.

– Я с радостью возьму его, – сказал Дизель, забирая дневник вместе с ключом. – Это великодушный жест с вашей стороны. И я очень благодарен вам за помощь.

– Возможно, вам удастся связаться с другими его родственниками и вы сообщите им, что тут имеется еще много замечательных вещей.

– Разумеется, – сказал Дизель. – И еще раз большое вам спасибо.

Деирдре Ээрли жила на Коммонуэлс-авеню в районе Бек-Бей. От Гарварда это было недалеко, но в час пик из-за пробок и пожара автомобиля на мосту Гарри Гудини у нас на этот путь ушло больше часа. К счастью, к моменту, когда мы подъезжали к мосту, несчастная машина уже успела почти полностью сгореть, и движение вновь возобновилось. Дизель разок объехал квартал Ээрли в поисках места для парковки. Когда он проезжал мимо ее дома по второму кругу, одна из машин уехала, и он тут же занял освободившееся место.

– Каким это образом тебе всегда удается найти, где припарковаться? – спросила я, втайне боясь, что для этого нужно, чтобы ничего не подозревающий автомобиль был унесен невидимым лучом в космос какими-то инопланетными сущностями.

– Позитивное мышление, – ответил Дизель. – Плюс я исключительно удачлив… обычно.

– Обычно?

– Было одно исключение, случайный срыв.

Узкий трехэтажный дом ленточной застройки, в котором жила Ээрли, имел собственный крошечный внутренний дворик, летом, вероятно, выглядевший очаровательно, но в данный момент он представлял собой спутанный клубок засохших виноградных лоз и увядших кустарников. Фасад был выложен темно-серым камнем. На крыше – серый шифер. На окнах глухие шторы, через которые не пробивался свет. Дверь и деревянная окантовка были черными.

– Ни фига себе! – сказала я, оглядывая дом.

– Угрюмовато, – согласился Дизель.

Подойдя к двери, мы позвонили. Открыла нам женщина, красивая, как кинозвезда, с короткой стрижкой блестящих волос, черных, как крыло ворона. У нее были такие же черные ресницы и ярко-красная помада на губах. Роста она была моего, но выглядела гораздо более роскошно в длинной рубашке черного шелка, узкой прямой юбке в обтяжку и на высоченных шпильках.

– Деирдре Ээрли? – спросил Дизель.

– Да, – ответила она. – А вы кто?

– Я Дизель.

Губы растянулись в слабой улыбке, не дошедшей до ее глаз.

– Это интересно, – сказала она.

Дизель на улыбку не ответил.